следующий день мне три раза подряд встретилось слово «Лото». Я сразу купила билет. И что вы думаете? Я выиграла!
— Выиграли?!
— Да!
— Что?
— Представьте себе, машину! И не говорите мне, что это совпадение!
— О, нет, — проговорила Вероника. — Машина — не совпадение. Это достаточно увесистый факт.
— Правда, потом я ее продала и на эти деньги разменяла квартиру. Но это уже не важно. Точнее — как раз это и есть самое важное! Я купила квартиру на улице Анны Ахматовой. Въехала туда вчера. Попыталась разложить тюки с вещами и нашла среди них старый номер журнала «Ренессанс». Там были напечатаны мои стихи. На 89-й странице! — подчеркнула повесившаяся с жирным значением. — Я принимаюсь перечитывать их, как вдруг… журнал падает из моих рук и открывается на статье «Анна Ахматова в Киеве»! И знаете, как начинается эта статья? «Анна Ахматова (настоящая фамилия Горенко) родилась на знаменитую Иванову ночь в 1889 году…» Вы понимаете?
— Пока не понимаю, — честно призналась литературная мама.
— 89! — повысила голос поэтесса. — Номер моей страницы! Что вы скажете на это?
— Даже не знаю, что сказать.
— Потому что вы не знаете, ЧТО было в той статье! — Голос повесившейся стал угрожающим — обещающе-интригующим. — Будучи пятилетней девочкой, Анна Горенко гуляла с бонной по киевскому Царскому саду. И нашла там золотую булавку в виде лиры. И бонна сказала ей: «Ты непременно станешь великой поэтессой!»
— Интересно. Я не знала об этом.
— Я тоже. Это малоизвестный факт. Но меня осенило! То была не просто булавка! Лира — талисман! И Анна Горенко вывезла его из Киева. Несмотря на свою украинскую фамилию, она не стала украинской поэтессой. Она стала Ахматовой…
— Исключительно потому, — втолковала поэтессе литературная дама, — что отец Анны не хотел, чтоб она печатала под его фамилией свои декадентские стихи. Быть поэтессой считалось не вполне приличным, и он попросил не срамить его имени. «И не надо мне твоего имени», — сказала она…
— Неважно! — в запале выпалил голос. — Важно, что она стала первой! Первой признанной женщиной-поэтессой России! Единственной в своем роде. Наш талисман — Лира — дал ей силу. И эта сила ушла от нас! Ее исчезновение обесточило всю нашу литературу. В том числе и меня. Потому что это был мой талисман. Его должна была найти я. Я — избранная! Избранная!
— Почему именно вы? — не осмыслила Вероника.
— Да потому, — закричала поэтесса, — что я — Анна Андреевна Голенко. А она — Анна Андреевна Горенко. Намек более чем прозрачный! Она пошла в гору, а я осталась голой. Потому что она меня обокрала! Обокрала еще до моего рождения. Теперь мне ничего не светит. Я обречена. Как и все мы, пишущие здесь, — не нужные, не интересные, чьи стихи никто не хочет не только печатать, но даже слушать. Вот почему в Киеве никогда не было ни одного Великого писателя. Ни одного Великого поэта! И не будет. Этот город мертв для литературы! Даже ваш Вертинский начал писать свои поэзы только тогда, когда отсюда сбежал. Есть только два выхода: либо уезжать отсюда, либо сдохнуть! Но мне некуда ехать… Улица Анны Ахматовой — мой последний рубеж.
— Но подождите, — остановила ее Дашина мама. — А как же третье упоминание Анны Ахматовой? Первое — улица. Второе — статья. Ведь, исходя из теории моего свекра, должно быть и третье совпадение.
— Должно, — согласилась Анна Андреевна Голенко. — И, конечно же, было. Вчера вечером мне позвонила моя дочь, из-за которой мне и пришлось разменять квартиру. Она позвонила предложить мне работу. И кем, кем? Торговать косметикой в метро! «В конце концов, — сказала она мне, — в тяжелые для нее времена даже Ахматова торговала на базаре селедкой. А кроме того, мама, ты же не Анна Ахматова!»
— Брошь в виде лиры? — Даша агрессивно почесала нос. — По-моему, это полная бредятина! То есть, — пояснила она, — быть может, Ахматова и нашла какую-то брошь. Я, например, в детстве нашла золотое кольцо на Владимирской горке. Потом продала, ну, когда выросла, жутко деньги были нужны. Причем за бесценок, так жалко… О чем я?
— Об Анне Ахматовой.
— Да. Мало ли кто чего где нашел! Эта поэтесса точно двинутая. Не была бы двинутая, не полезла бы в петлю из-за такой ерунды. Сама придумала. Сама расстроилась. Сама повесилась. Скажешь, нет?
— Скажу, что, скорее всего, ты права.
На лице Чуб отразилось довольство (она любила быть правой!), а руки ее продолжили потрошить платяной шкаф.
Маша Ковалева наморщила лоб — выводы, сделанные из теории трех совпадений несостоявшейся самоубийцей А. Голенко, и впрямь мнились слишком надуманными.
— И Анна Андреевна — жутко распространенное имя и отчество. — Даша придирчиво рассматривала кожаные шорты, больше походившие на стринги-трусы. — И Горенко-Голенко — не аргумент! Если прошерстить киевский адресный стол, можно найти десяток Голенко, двадцать пять Горенко и двух-трех полных тезок — Горенок Анн Андреевн. И все это ровным счетом ничего не значит.
Вот только что-то в дурацкой ночной истории цепляло Машу своей настоящестью.
— А я вот о чем не спала сегодняшней ночью… — Землепотрясная, кряхтя, пыталась влезть в шорты- трусы. — То, что мой Ян не демонстрирует тебе свое отношение ко мне, тоже не означает, что он относится ко мне так же, как и к тебе! Скажешь, я не права? — Шорты сопротивлялись. Но Даша не сдавалась и победила.
— Но все-таки брошка была в виде Лиры, — с сомнением сказала Маша.
— Да хоть в виде черепа и костей! Что из того? Да и была ли она во-още? Может, это такая себе легенда семейная: родичи Ахматовой потом придумали, когда она поэтессой стала, чтоб было чего журналистам в интервью рассказать. Или она сама. Она во-още была жуткой обманщицей. Вот уж кто умел себя распиарить, так это Анечка Горенко. Ты вообще в теме, что еще при ахматовской жизни художники нарисовали больше двухсот ее портретов? Вот это, я понимаю, раскрутка!
Чуб подскочила к зеркалу и показала ему свою попу.
Шорты врезались в ягодицы, оставляя нижнюю часть открытой на обозрение.
Однако в пониманье певицы одежда существовала отнюдь не для того, чтобы что-то скрывать, а одеваться хорошо, в ее понимании, означало — так, чтобы оборачивались все прохожие.
Ныне же следовало расстараться особенно…
— OK! Сзади полюбят, спереди привыкнут, — глубокомысленно огласила Чуб. — А когда мы сегодня с Яном встречаемся?
— Но в Киеве, действительно, не было ни одного большого писателя. Ни одного большого поэта, — продолжала сомневаться студентка исторического факультета. — За всю его историю.
— Не было, — подумав, покивала косами дочь литературного критика. — Но ты так рассуди: а при чем во-още Лира к Киеву? Лира — это ж типа из Древней Греции.
— Логично.
— Остынь! Куча народу находит всякую хрень. Куча народу вешается! Здесь даже нет ничего мистического. — Вид сзади Дашу удовлетворил.
Оставалось подобрать умопомрачительный верх.
— Если бы в этой истории не было ничего мистического, нас бы туда не позвали, — аргументировала Ковалева.
— О’кей, — немедленно отыскала лазейку Землепотрясная, обладавшая ярковыраженным талантом к спорам. — Анна Голенко верила в мистику, и ее мистицизм ее доконал. Поэтому ее проблема как бы подпадала под нашу парафию…
— Я поняла! — озарило Машу. — Теория твоего дедушки Чуба! Теория повторяющихся слов. Это же правда! Так с нами общался Город, когда мы были совершенно слепыми. Он постоянно подбрасывал нам
