Вот оно как…»
Она могла все!
«Приветствую вас», «Наше почтение», «Низкий поклон вам, Ясная Пани», — шептали Марии Владимировне скользящие мимо дома.
Раньше она не слышала их!
Но теперь могла бы сойти с коляски и побеседовать с ними, и они б поведали ей все свои тайны и пожаловались бы на глупых людей.
«Ведь я Киевица!»
«Значит, я остаюсь Киевицей и в Прошлом? — пикнула непотопляемая, беспокойная Маша. — Но в 1906 году у Города должна была быть другая хозяйка… Тут что-то не так».
Она могла все, — она чувствовала это.
Она могла снести памятник Богдану Хмельницкому, снять с поста генерал-губернатора.
«По описанию, — булькнула Маша, — очень похоже на какой-то наркотик. Нельзя читать „Рать“».
«Позвольте сообщить, моя Ясная Пани, — взволнованно залопотал присутственный дом на Михайловской площади, — что чиновник по особым поручениям Аникий Приблудько намеревается совершить преступление по отношению к…»
Но тут чья-то иная всевластная рука перерезала Маше свободу невидимыми золочеными ножницами.
Стоявший на площади древний Михайловский монастырь не счел нужным поприветствовать Ясную Пани.
И Маша маленькая вдруг обрела огромную силу, заголосив:
«Значит, и здесь?.. Я и здесь не могу!.. Не смогу никогда и нигде. Я и здесь — Киевица, а значит, не могу войти в церковь. Я — плохая.
…ну за что же? За что?!»
Глава восьмая,
из которой выскакивают легендарные амазонки
…на террасах лучшего места в мире — Владимирской горки!
Необычен был Михайловский монастырь XI века — одно из древнейших зданий в России, — поставленный над обрывом, потому что каждый обрыв — бездна и, следовательно, обиталище дьявола, а храм св. Михаила Архангела — предводителя небесной рати — должен бороться с сатаной.
— всплыл в памяти абзац из дневника будущей Анны Ахматовой.
И были в Киеве сотни обрывов и сотни церквей, возвышавшихся над бездной, взвившихся к небу, протягивая к нему сверкающие золотом солнца кресты. Были в Киеве сотни взлетов и сотни падений.
Но помимо Свято-Печерской киевской лавры, не было в Городе взлета, возвышенней Михайловского Златоверхого.
И не было в жизни Маши еще такого болезненного падения вниз с высоты!
Высадившись на Михайловской площади, Анна Горенко подняла глаза на золото колокольни и перекрестилась.
— Пойдемте, Мария Владимировна. Только, умоляю, не спрашивайте меня ни о чем. И не смейтесь, — возбужденно попросила она.
К чему, к чему, а к смеху ее сопровождающая была не расположена.
Она все еще надеялась услышать хоть скупое словцо от восьмисотлетнего монастыря, основанного князем Владимиром, построенного в 1113 князем Святополком Изяславичем и снесенного, выкорчеванного с корнем в 30-е годы власти советской. А ныне раскинувшегося на великом Михайловском холме, перекрывая своими широкими, могучими плечами Владимирскую горку и притаившуюся внизу небольшую Чертову гору — вторую из четырех киевских Лысых.
Но Златоверхий, названный в честь защитника Киева архистратига Михаила, предводителя небесной рати и победителя Дьявола, остался непоколебим и нем.
И поникшая Маша потрусила туда, где ей было самое место, — на Лысую Гору!
Спускаясь с Анной Горенко на нижнюю террасу Владимирской, к памятнику одноименного князя, Маша невольно припомнила, как шла сюда с Катей и Дашей и как последняя презрительно фыркнула:
«Че-то у нас святые и чертовы места, как шахматная доска!»
Верно, — чтобы переместиться из «чертова» места в святое, в Киеве достаточно было пересесть с одной парковой скамьи на другую.
Святой Михайловский стоял в каких-то двухстах метрах от Лысой, прячущейся на нижней террасе. А пролегающая на террасе дорога плавно перетекала на другую гору — Святую — Андреевскую.
Двойственность Великого Города, о которой вещала гимназистке Мария Владимировна, виделась во всем…
И не удивительно, что эта двойственность была передана его Киевице.
Маша увидела себя изнутри: половина ее была выкрашена угольной сажей. Она старалась смириться, что отныне ее естество поделено кем-то на черное и белое.
«Но как же так? За что? Я ж не сделала ничего плохого…»
«А так ли уж ничего?..»
«А откуда, — заглянула к ней спасительно свежая мысль, — Ахматова знала, что Златоверхо- Михайловский поставлен над обрывом, „потому что каждый обрыв — бездна и, следовательно, обиталище дьявола?“»
«Ну, допустим, — с радостью отвлеклась от собственной черно-белости Маша, — прознать, что „обиталище дьявола“ находится тут, было нетрудно».
Координаты лысогорья преспокойно перечислялись в дореволюционных киевских справочниках. И языческий Перунов гай, шумевший тысячелетье тому на еще не-златоверхой горе, сроду не был исторической тайной.
Но откуда Анна знала о братоубийственной двойственности Столицы Ведьм и Столицы Веры?
А ведь знала!
На отмену от Анны Горенко, Ахматова видела то, что обещала Анне Горенко Маша, говоря: «Вы поймете Его».
«Нерушимая стена Св. Софии и Михайловский монастырь — оплот борьбы с дьяволом — и хромой Ярослав в своем византийском гробу»,
— писала она.
