Маша поднялась на цыпочки.
Неужели тот, кого Красавицкий назвал «нашим Толстым», был Куприным?
Куприн приехал в Киев в 1894. Как раз тогда, когда они были там…
— «По Александровской улице, — воспроизвела Катя новую находку в инете, — сверху, бежал трамвай, выбрасывая из-под колес трескучие снопы фиолетовых искр. Описав кривую, он уже приближался к углу Бульварной. Какая-то пожилая дама, ведя за руку девочку лет шести, переходила через Александровскую улицу…»
— Не фига себе! — Чуб плюхнулась на освобожденный Машей диван. — Это же…
— «…дама, вздев руки вверх, обернулась и рванулась к ребенку. В этот момент трамвай налетел на нее».
Катя замолчала, ошалевая.
— Повесть Куприна «Звезда Соломона», — сказала Маша.
— Что-то у нас трамваи плодятся и размножаются. Как кошки. Уже целое депо! — впечатлилась Чуб. — Но этот хоть точно наш — Александровский.
— Это один и тот же трамвай, — сказала Маша мертвенным голосом. — Я читала у Мирона Петровского, очень давно… Неважно.
— Могу еще один трамвай нам подбросить. Для коллекции! — внесла свою лепту Чуб. — Гумилевский!
— Мертвые головы, — отчеркнула важное Даша. — Типа головы Берлиоза, которую отрезал трамвай. Гумилеву ж тоже отрезало голову революцией! Красные расстреляли его. Ну, как вам?
— Катя, — сказала Маша, никак не отреагировав на «Заблудившийся трамвай» Гумилева. — Бумага, о которой я говорила, в моем ридикюле. Возьми ее. И прочти. Лучше вслух.
Дображанская подняла дамскую сумку-мешочек, брошенную Машей в одно из кресел. Развязала, нашла сложенный вчетверо лист.
И стены круглой комнаты Башни услышали:
— Что это? — спросила Катя.
— Заговор.
— Вижу, что заговор. Но… ты думаешь, он про меня? — Катин голос дрогнул.
— Когда я читала его, я так и подумала, — повинилась Маша, коря себя за то, что азарт разведчицы Прошлого сыграл с ней дурную шутку, заставив забыть первую заповедь историка: внимательно изучать каждый документ! — А потом я забыла о нем. Не сопоставила одно с другим! Но если твоя прапрабабушка попала под трамвай, как Берлиоз… Если это была твоя прапрабабушка… Ей отрезало голову.
— Так, — объявила Катя, — мы едем на кладбище!
— На кладбище? — выхлопнула Чуб. — Может, не стоит туда торопиться?
— Тетя Тата нарисовала мне план. Бесплатно. Я знаю, как найти нашу семейную могилу. На памятниках всегда пишут год смерти.
Глава двенадцатая,
в которой Маша предлагает всем покончить с собой
Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон…
Перед тем как поместиться в авто, владелица сети супермаркетов выжила оттуда шофера, обронив к нечаянной радости оного: «На сегодня свободен»…
Чтоб, умостившись за руль, усадив Машу рядом с собой, приступить к режущим горло вопросам, несовместимым с присутствием слепых:
— Понятно, что говорить еще рано. Но если это была моя прапрабабушка, которой принадлежала камея с моим профилем, как, по-твоему, что это все может значить?
Дображанская сдвинулась с места вместе с машиной.
Розовый дом-замок, башня, поддерживаемая химерными чудищами с головами львов и крыльями демонов, уплыли.
— Это только предположение, — посрамленный историк переваривала свой непрофессионализм и была крайне осторожна в формулировках.
Как она могла подтасовывать понравившиеся ей яркие факты, отмахнувшись от тех, что не вписывались в ее Великое Знание?
Как могла откреститься от Катиной прапрабабки с камеей?
Как могла отогнать на запасные пути показавшийся не слишком важным трамвай, наверняка связанный как-то с другим — метафорическим и таким жизненно важным трамваем из романа Булгакова?
…и трамваем из повести Куприна.
Впрочем, на этот булгаковско-купринский вопрос Маша знала ответ.
Ей никогда не нравилась версия Мирона Петровского!
Уже потому, что в книге «Мастер и Город» Булгаков, хоть и в крайне вежливой форме, с
