расшаркиваниями, обвинялся в плагиате.
— Еще в 2001 году один литературовед написал, что повесть Куприна «Звезда Соломона» по фабуле подозрительно напоминает первые главы «Мастера и Маргариты», — сказала Маша. — Все начинается с того, что к главному герою приходит дьявол или черт…
— Воланд? — откликнулась с заднего сиденья Чуб.
— Мефодий Исаевич Тоффель. То есть Мефистофель, как в «Фаусте». А оканчивается все смертью под колесами трамвая, которую видит главный герой, запутанный дьяволом.
— Так Булгаков тоже обокрал Куприна? — беспардонно обвинила Машиного любимца Землепотрясная. — Бедный Куприн, все у него воруют! Один записку. Другой трамвай и сатану. Поэтому ты сказала, что три наши трамвая — один? Куприн увидел его и описал, а Булгаков прочитал и украл?
— Это еще не доказано! — подняла лозунг студентка.
Не было, не было у Мирона Петровского никаких доказательств булгаковской вины.
Никто из окруженья писателя — ни братья, ни сестры, ни друзья, ни коллеги, ни одна из трех его жен, ни дневник самого Михал Афанасьевича — не оставил свидетельств, что автор «Мастера и Маргариты» когда-нибудь держал в руках повесть автора «Звезды Соломона».
И вся мироно-петровская версия базировалась лишь на явном их сходстве и предположении: Булгаков мог прочитать!
Мог. И что из того?
Маша вон тоже могла, но не читала. И Катя могла. И Даша. (И вы, мой читатель, также имели возможность, но, подозреваю, вряд ли воспользовались ею.)
А значит, из того, что Михал Афанасьевич теоретически мог, не следует ничего ровным счетом!
Это предположение. И ни один уважающий себя ученый не станет выдавать предположение за доказанный факт.
Не пойман — не вор! Ни трамвай, ни сатана-мефистофель не являются ничьей авторской собственностью. О них вправе писать кто угодно!
Но почему-то написали двое… два писателя из Киева.
— Действие повести Куприна происходит в городе N, где есть Александровская улица, Караваевы дачи, — сказала вслух Ковалева.
— Короче, в Киеве, — упростила Чуб. — Тогда, пожалуй, булгаковский трамвай можно условно считать нашим. Хоть он и задавил Берлиоза в Москве. Но спер-то он его из киевской повести!
— И «Голгофа», — сказала Маша, — на которой казнен булгаковский Христос Иешуа Га-Ноцри, тоже из Киева. Она стояла на Владимирской горке, рядом со второй Лысой Горой. И в романе «Мастер и Маргарита» Иешуа тоже принимает смерть на Лысой горе.
Она замолчала.
«Голгофа» стояла на Михайловско-Владимирской горке, у подножья которой лежала Царская площадь, по которой бежал булгаковский трамвай…
Раньше Маша никогда не замечала, насколько «Мастер и Маргарита» киевский роман.
Москва была только сценой, подобной сцене МХАТа, где в 20-х годах, срывая аншлаги, разыгрывалась сугубо киевская пьеса «Дни Турбиных» — о киевской революции.
— И Берлиоз из Киева. И Воланд тем более наш, — развила приглянувшуюся собственническую идею певица.
— Нет, — возразила Маша. — Демон сказал, Миша, как и Миша Врубель, не видел в нем демона. Врубель написал своего «Демона» с женщины, которую любил. А Булгаков Воланда…
— Тупо содрал у Куприна! Я только так и не поняла, при чем тут революция?
— А я так и не поняла, при чем тут я, — сказала Катя. — Но если это я, почему меня называют «змеей»?
— Потому что характер у тебя соответствующий, — охотно разъяснила ей Даша.
— Змеей не страшно, — отчужденно ответила Маша. — Сила Киевиц — сила Земли. Сила природы, сила Огненного змея, которого слепые сочли Сатаной и которого Киевица Марина заковала ради равновесия сил, а наша Кылына пыталась освободить на Купалу.
— Освободила, — исправила Чуб. — Но мы всех спасли.
— В заговоре сказано «змея-Катерина и две сестры ее». — Вид у «змеи» был крайне мрачный. — Получается, — сказала Катя, — тот, кто писал этот заговор, знал: пророчество сбудется. В Киев третий раз придут Трое. И одной из этих Трех буду я — Катерина?
— Предположительно ты, — присовокупила историчка. — О чем он предположительно знал. Имя может быть совпадением. И смерть твоей прапрабабушки под трамваем тоже может быть совпадением. И схожесть двух произведений может быть совпадением.
— А мой дедушка Чуб утверждал, что три совпадения подряд совпадениями быть не могут! — заспорила Даша. — А у нас как раз три трамвая… Четыре. Или один? Я запуталась!
Маша посмотрела в окно.
Справа проплывал оперный театр, в девичестве — Городской.
Театр, в котором Митя Богров убил Столыпина и 50 миллионов людей.
Театр, в котором Миша Булгаков смотрел оперу «Фауст» 41 раз.
И Куприн мог посмотреть ее.
А мог и не посмотреть…
Но, как бы там ни было, он точно знал о Мефистофеле, ставшем в «Звезде Соломона» Мефодием Тоффелем.
И Булгаков, взявший имя Voland из «Фауста» Гете, где сам Мефистофель представляется «дворянином Воландом», знал о нем точно.
И не трудно предположить, что история о нечистом, явившемся доктору Фаусту (записанная в 1536 издателем Шписом, переписанная в 1598 богословом Кайе, в 1674 — врачом Пфитцером, обессмерченная в 1832-м великим Гете и воспетая в 1860 году в опере Гуно), и вдохновила двух литераторов написать произведения о Сатане.
Вот только трамвай в этой средневековой истории, развернувшейся в Германии у подошв Лысой Горы Броккен, не фигурировал. Первый в России трамвай курсировал по Киеву, по Александровскому спуску, лежащему у подошв второй Лысой Горы. И в момент его появленья трамвай сочли очередной сатанинской машиной.
Все вроде бы очень логично.
Трамвай — сатана.
Но сколько же все-таки было трамваев?
Подумав, Маша отправила прочь приблудившийся гумилевский трамвай вместе с теорией совпадений профессора Чуба.
Решила рассуждать как историк. Оперируя фактами.
Итак. В 1894 году у них на глазах — точно! — произошли два события.
Анна Горенко нашла Лиру в Царском саду.
И кабы Аннушка не нашла талисман, она б не встретила Демона, не встретила б — не злилась бы на него 1 сентября, не злилась бы — не «пролила» б свое масло, Богров не убил бы Столыпина, революции не было б…
Получается, революция стала неизбежной в тот миг, когда Ахматова взяла в руки Лиру!
За семнадцать лет до того, как Богров нажал на курок, за двадцать пять лет до того, как Берлиоз попал под трамвай.
«Берлиоз» попался уже тогда — 31.12.84!
(Но 1.9.11 — неизбежность революции можно перечеркнуть, как сделала это в своем конспекте Кылына, вычислившая: достаточно, чтобы AAA не сказала «ничего не значащую, тривиальную фразу»…)
«Отлично, — похвалила себя Маша. — Идем дальше».
Того же 31.12.84 каких-то полчаса спустя на Царской площади женщина (предположительно прапрабабушка «змеи-Катерины») тоже попала под «сатанинскую машину», как Берлиоз.
Свидетелем чего стал репортер А. Куприн (без всяких предположений — уходя, историчка улучила
