После Знаменки наша бригада продолжает всё вперед продвигаться. Наши танки у самого Кировограда, бригада скоро будет Кировоградской. Сема дошел до родимого места. Волнуется. И меня беспокоит всё это. Мне кажется — его онемеченная невеста будет Семой прощена и согрета. «Как же это? — говорит он мне часто. — К ней — мое путешествие начиналось. С ней мое представленье о счастье, с нею связана каждая милая малость». Декабрь сильнее пробирает морозом, синеют снеговые просторы. Сумерки ткут покрывала березам, водители прогревают моторы… «Прокурор: „С чем из школьного класса вышли вы в жизнь? Расскажите-ка вкратце“. Ганс Риц: „Нас учили: как низшая раса, русские нами могут уничтожаться…“» — «Вот как! Слышите!» — останавливается водитель. Гневный шум по кругу разросся. «Вот вам наука фашизма, глядите…» — «Нам бы прислали его для допроса!» — «Чтение продолжаю! Молчите!» Фашист, познавший ученье о расе, почему же твой школьный учитель не сказал тебе, что я не согласен?! Ганс Риц, почему ты за партой в хохшуле не узнал предварительно о нашей науке? Ты думал, что у меня пуховые пули? Или — что слабее твоих мои руки? Когда ты впервые крикнул: «Хайль Гитлер!» и узнал, что ты — сверхчеловек, в тридцать третьем, я мелкокалиберку рукавом своим вытер и притаился в пионерском секрете. Мне тоже было тринадцать, когда ты шел по Шербургу на фашистском параде, а я «Смерть фашизму!» носил на плакате, когда шумел Первомай в Сталинграде. Когда возглавлял ты «Суд чести» — суд над честью и совестью репетировал в школе, неужели не знал ты, что с политграмотой вместе я оружие изучил в комсомоле?! Меня учили быть достойною сменой труда и свободы. Культурой гордиться. Тебя учили: ты — владыка вселенной, чтобы взламывал ты чужие границы. Меня в университете учили, как надо работать для торжества человека, тебя — рассчитывать на километры и мили свои шаги по пожарищам века. Мать тебя проводила не близко, только чтобы мою ты сделал рабыней. И любимая твоя погнала тебя с визгом, чтобы я не увиделся со своею любимой. Ганц Риц, ведь они же плакали, дети. «Мы к дяде поедем!» — ты придумал им сказку, а сам расстреливал их на рассвете. Они умирали, отразив тебя в глазках. Ганц Риц, ты забыл в ту минуту, что и я взял оружие опытными руками. И мы сошлись, поворачиваясь круто, — ты и я, вы и мы. Так мы стали врагами. Я гляжу на газету, исчерченную допросом, и вижу Тамару, бровей разведенные стрелы, волос ее золотистую россыпь, глаза ее, как они в сердце смотрели!.. А ветер опять за свое — не сидится! Снег из-под танка выметает он с гулом, в щель смотровую с налету стремится, дует в орудийное дуло. Нехода читает показанья арийца. Ребята молчат, слились воедино, решимостью дышат их суровые лица: быть фашизму на скамье подсудимых!
