Над Волгой я опять на быковском стою берегу, осененный сыновней любовью и долгом. Столько снов твоих, слов твоих я берегу! Пароход отошел. Я остался. Наплыло, к сердцу сразу прильнуло родное село. Захлестнуло тоскою глаза, то, что было, то, что будет, меня за собой повело. Золоченые прутья в плетни заплетая, ходит осень. Окрасила шпиль каланчи. И соломинки засветились, взлетая, как будто опавшие с солнца лучи. Отошло это лето, палящее зноем. Суховей отсвистел, и развеялась мгла. Нелегко выполнять тебе дело земное, ты устала, земля моя, изнемогла. Здесь вот мама и сестры арбузы грузили. Чтоб не ползал — меня зарывали в песок. Здесь вот так и сидел я, отрыться не в силе, заслоняя ладонью нагретый висок. Помню всё: мы с тобою, земля, побелели, пить просили. Но жар опрокидывал нас. В огнедышащей мы задыхались купели — ты, земля моей жизни, и я, свинопас. Мы лежали. Кругом никого! Чернобылом ты шумела. Зеленые всходы пожгло. Цыпки трескались у меня на ногах… Это было. И забыться всё это никак не могло. Ты детей своих грудью иссохшей растила. Просто чудо, откуда в арбузе вода?! Просто чудо, откуда во мне эта сила? Я, твой сын, мог совсем не подняться тогда. Дом на самом краю Столбовой расшатало. Окна лопались от ледяной синевы. Ты всегда натощак засыпало устало, детство робких детишек Натальи-вдовы. Нелегко нам, земля моя, было. Веками ты страдала. Тебя зажимали пески. Ты сухими, как жухлые плети, руками нам макуху дала, разломив на куски. Год за годом желтели арбузные плети. Хлеб горел. Высыхали колодцы в степи. Год за годом твои босоногие дети вырастали под плач: «Потерпи! Потерпи!» Помню стужу январскую. Ветер морозный. Люди медленно двигались, снегом пыля, знамя с черной каймой плыло в музыке слезной.
