Одновременно в пяти местах раздвинулись кустики, и на песок аллеи выползла четверка остреканных и Стасик. Выползли и раскинулись на земле в картинно-печальных позах: Марат — ничком, Димка — навзничь, Венька — обхватив голову руками, а Шарафутдинов сел на песочек, прислонившись к столбу с репродуктором, и бессильно уронил подбородок на грудь. Что до Стасика Никитина, то он удобно улегся на зеленый бордюр дорожки, предусмотрительно уткнув голову в кучу состриженной с клумб травы.
— Стаська, зараза, — шипел Венька, поглядывая на Стасика через длинные ресницы. — Вставай! Ты же нестреканный.
— Ничего, — ответил Стасик. — И так сойдет. За одного нестреканного двух стреканных дают.
Маленькие девочки, которые шли поливать клумбы, остановились возле поверженных и, расплескивая воду из леечек, помчались со всех ног к изолятору.
Миг — и с крыльца сбежала докторша. Высоко поднимая толстые колени, она поскакала к распростертым на земле мальчикам, подняла майку у одного, всплеснула руками, кинулась к другому — подняла майку, всплеснула… к третьему, потом к четвертому. Стасик майку задирать не дал: он не любил щекотки.
И вот из изолятора выскочили две санитарки с носилками. Как ветер, промчались они по аллейке, подхватили Шарафутдинова, кинулись обратно и снова бегут с пустыми носилками поднимать Димку, а затем Марата и Веньку.
Но когда санитарки нагнулись, чтобы забрать Веньку, Стасик встал, качающейся походкой подошел к носилкам и ничком рухнул на них. Санитарки, подтащившие Веньку к носилкам, к своему немалому удивлению обнаружили, что носилки уже заняты. Они бережно опустили мальчика на землю и, подняв носилки со Стасиком, поволокли его в изолятор. Венька поплелся следом.
На линейке шла репетиция парада-карнавала. Дынин стоял на трибуне. Валя стояла рядом, держа в руках пачку соединенных скрепкой листков папиросной бумаги, и читала вслух:
— «Методразработка костюмированного парада…»
— К делу, к делу, — нетерпеливо сказал Дынин.
Валя перевернула страницу.
— «Руководитель… — прочла она и бросила иронически ангельский взгляд на Дынина, — … объявляет…».
— Что объявляет?
— Тут стерлось, — сказала Валя.
— Давай сюда, — протянул руку Дынин.
— Инструкция старая, — сказала Валя, подавая Дынину листки.
— Старая, — согласился Дынин. — Но никем не отмененная, между прочим. «Руководитель объявляет, — прочел он: — «Внимание! Начинаем парад карнавал». — И, подняв голову, уже другим тоном торжественно произнес: — Внимание! Начинаем парад-карнавал!
Гусь, подражая духовому оркестру, запел марш.
— «Дети в карнавальных костюмах организованно выходят на площадку», — прочел Дынин и скомандовал: — Шагом марш!
Длинноногая вожатая чарльстонным шагом пошла мимо трибуны.
— А по-серьезному нельзя? — строго одернул ее Дынин.
Длинноногая обиделась и пошла по-серьезному.
Нога Дынина отбивала такт. Доски трибуны поскрипывали, на Костю, прильнувшего к щели и наблюдавшего за репетицией, сыпался песок.
Все пять кроватей изолятора заняты. Все пять больных бредят. Растерянная медсестра мечется от одной кровати к другой, подтыкает поминутно сползающие одеяла, подправляет поминутно соскальзывающие на подушки пузыри со льдом.
— Мама… Бабушка… Дедушка… — шепчет Шарафутдинов.
— Я — Восток-7, я — Восток-7, сообщаю всем, сообщаю всем… — бредит Венька под рифму.
— Я — Космос. Я — Космос, — вторит ему Димка и вдруг лает: — Гав!.. Гав!.. Гав!..
— Дедушка… Прадедушка… Прабабушка… — зовет Шарафутдинов.
— Скажи-ка, няня, — еле слышно сказал Марат, и санитарка поспешно склонилась над ним, — ведь недаром Москва, спаленная пожаром…
— Бедненькие, как мучаются, — вздохнула санитарка.
— Здесь зрители аплодируют, — говорит на трибуне Дынин. — Аплодируют, аплодируют… Кончили аплодировать. Прочертите линию, через которую нельзя заходить, — распорядился он.
Гусь прочертил на земле линию.
— А может, они по одному будут появляться, — предложила Валя. — И каждый что-нибудь такое сделает…
— Они сделают, — возразила длинноногая. — На всю жизнь закаешься.
— Давайте без отсебятины, — строго сказал Дынин. — Дальше. (Читает.) «Парад, стой», — командует руководитель, и все останавливаются». — И, скомандовав сам: — Парад, стой! — с силой топнул ногой.
Песок посыпался так, что Косте пришлось прикрыть голову газетой.
— Отменить родительский день!.. — услышал он крик докторши и прильнул к щели.
— Пять обмороков! — кричала докторша, выбегая на площадку. — Четыре с сыпью!.. Третий отряд!.. Инфекция!.. Интоксикация!.. Карантин!.. — выкрикивала она, как заклинание.
— А Митрофанова? — спросил Дынин.
— Пока здорова. Все пять случаев — мальчики.
Ноги Дынина загрохотали по ступенькам трибуны.
— Я — метеор, я — болид, у меня живот болит, — продолжал свой астральный бред Венька.
— Костя Иночкин, ты здесь? — на одной ноте произносил Стасик. — Здесь!.. А где ты?..
— Гав! Гав! — раздался предостерегающий лай Димки.
— Неподалеку!.. — продолжал Стасик. — В темноте.
— Сижу за решеткой в темнице сырой… — заглушая его, стал декламировать Марат. — В темнице!.. В темнице!.. В темнице!..
— Гав! Гав! Гав!..
Но Стасик не унимался:
— Над трибуной — флаг, под трибуной…
— Гав! Гав! Гав!..
— В темнице! В темнице! В темнице!..
— Нянечка, — растерянно сказала сестра. — Может, им что-нибудь вспрыснуть?
Ребята замолкли, со страхом ожидая ответа.
— Без укола не останутся, — обнадежила санитарка. — Доктор придут, вспрыснут.
— Гав! Гав!..
— Дедушка! Прадедушка! Праматушка! Прабабушка! Пра-пра-пра-пра!..
Дверь раскрылась, и в палату в накинутом на плечи белом халате вошел Дынин. За ним — докторша, Валя и все вожатые.
— А-а, — сказал Дынин. — Никитин, Шарафутдинов, Стабовой и вся компания.
— Разлитая сыпь с серозным наполнением, — пояснила докторша. — Очень странной конфигурации.
— Заболели, значит? — сказал Дынин. — Заболели?..
— Над трибуной… над…
— Праматушка! Прабабушка! Пра-пра-пра…
