неаполитанского главнокомандующего, выславшего половину своих отрядов на большое расстояние от города, его быстрый фланговый марш и новое появление перед Палермо с той стороны, с которой его меньше всего ожидали, и его энергичный штурм, предпринятый в тот момент, когда гарнизон был ослаблен, — все эти операции в гораздо большей степени носят печать военного гения, чем всё то, что имело место во время итальянской войны 1859 года. Сицилийское восстание нашло в его лице первоклассного вождя…»
Характерны заключительные слова этой статьи Энгельса: «Будем надеяться, что политик Гарибальди, которому скоро предстоит появиться на сцене, не посрамит славы Гарибальди-генерала»[49]. Слова эти лишний раз подтверждают, с каким пристальным вниманием и сочувствием Маркс и Энгельс следили тогда за гарибальдийским движением в Сицилии.
Гарибальди рассчитывал застать гарнизон Палермо врасплох. При таких незначительных силах единственная возможность победы заключалась в неожиданном, быстром нападении. Тихо, затаив дыхание, спускались гарибальдийцы по крутой горной тропе к Адмиральскому мосту через реку Оретус. Но неопытные в военном деле партизаны всё испортили Увидев впервые здания городской окраины, они подняли отчаянный шум и с криками «Viva L'Italia!» «Viva Garibaldi!» открыли стрельбу. Проснувшаяся стража подняла тревогу. Теперь оставалось одно — стремительным нападением ошеломить неприятеля, не дать ему очнуться. Так и поступил венгерец Тюкери, руководитель авангарда гарибальдийцев. При первом столкновении партизаны было растерялись, но кучка храбрецов продолжала держаться против тысячи королевских солдат, пока не подоспели остальные товарищи. Многие погибли, многих тяжело ранили, но мост был взят!
Теперь предстояло штурмовать ворота Термиии — «ключ к Палермо». На это понадобилось не больше двух часов: в шесть часов утра победоносная «тысяча» вступила в терминские ворота. Горожане тотчас оказали поддержку своим освободителям. Едва раздался набат, улицы заполнились народом Стали спешно воздвигать баррикады. Из окон выбрасывали на улицу мебель, стулья, матрацы и всякую утварь. Из конюшен волокли кареты и повозки, ломали фонарные столбы и будки.
Словно чудом, в короткий срок выросло множество баррикад. Гарибальдийцы, уроженцы Ломбардии, говорили: «Здесь повторяются знаменитые «пять дней» Милана!»
Вторгшись в город, Гарибальди завладел архиепископским дворцом. Затем он обосновался в здании суда, находившемся вблизи морского берега, и опубликовал следующее воззвание: «Сицилийцы! Диктатор, генерал Гарибальди, именем его величества Виктора Эммануила, короля Италии, вступил сегодня утром, 27 мая, в Палермо и занял весь город. Неаполитанские войска остались только в казармах и форте Кастелламаре. Все коммуны острова призываются к оружию и должны поспешить к столице, чтобы упрочить нашу победу. Дано в Палермо, 27 мая 1860 года».
Это было весьма решительное заявление. Ведь из славной «тысячи» гарибальдийцев в город вступило меньше восьмисот человек (раненых, убитых и тяжело больных насчитывалось до ста человек, остальные под командой Орсини отступали по корлеонской дороге). Крестьянские отряды в количестве нескольких тысяч, составлявшие остальную часть армии, были плохо вооружены и трудно поддавались управлению. Бурбонские же войска насчитывали двадцать тысяч прекрасно вооруженных солдат, обладали девятью фрегатами, арсеналами, артиллерией, казармами и двумя мощными крепостями. Но бурбонский генерал Ланца, руководивший обороной, настолько растерялся, что не принял никаких мер для вытеснения гарибальдийцев. Единственное, что он сделал, — приказал военным кораблям непрерывно бомбардировать город, не щадя мирного населения. В этот день на город обрушилось две тысячи бомб, три тысячи ядер и зажигательных ракет. Улицы были завалены трупами ни в чем не повинных мирных граждан (557 — по официальным данным).
В то время, как шла бомбардировка, бурбонские офицеры и солдаты подвергали гнусным издевательствам окрестных жителей: грабили и насиловали, женщин, убивали инвалидов и больных в лазаретах.
Гарибальди занял важные стратегические пункты на путях к морю и лишил противника, засевшего в королевском дворце, возможности сообщаться с эскадрой в порту. Заметив, что генерал Ланца передавал из дворца посредством шапповского оптического телеграфа сигналы капитану фрегата «Партенопе» через промежуточную станцию форта Кастелламаре, Гарибальди решил преградить путь световым сигналам. Он велел протянуть через всю улицу, от самого высокого дома до другого, находившегося напротив, огромное полотнище, сшитое из театрального занавеса и других тканей. Это Остроумное изобретение привело в восторг жителей Палермо.
Гарибальдийцам удалось также захватить казармы Сант-Антонио и ворота Македа, разъединив вражеские войска на две части.
В спешном порядке были созданы Временный комитет и Баррикадная комиссия. Укрепляя под градом снарядов и пуль занятую территорию, Гарибальди и его стрелки совершали чудеса храбрости. При дружном содействии горожан воздвигались все новые баррикады. Каждую пядь земли завоевывали с огромным трудом, среди пожарищ, под грохот рушащихся зданий и рвущихся ядер, под стоны раненых и похороненных под развалинами. Работая наравне со всеми, Гарибальди воодушевлял людей, успокаивал, шутил, и его самообладание действовало на них ободряюще.
Английские корабли являлись молчаливыми свидетелями бесчеловечной расправы бурбонцев с мирным населением цветущего города.
Однако, когда Ланца обратился к английскому адмиралу Манди с совершенно невинной по внешности просьбой: принять у себя на корабле двух бурбонских генералов для совещания и дать им возможность пройти через занятую повстанцами территорию под охраной британского флага, адмирал ответил: «Всецело готов устроить совещание; очень рад принять на борту адмиральского корабля двух ваших генералов; но что касается их прохода через позиции повстанцев, то об этом надо просить генерала Гарибальди, который один только имеет право разрешить это».
Таким образом, хитрая уловка Ланца, желавшего избегнуть обращения к ненавистному ему Гарибальди, не удалась. В ответ на вторичную его просьбу адмирал Манди снова пригласил обоих генералов к себе, но при условии, если их пропустит Гарибальди.
Тогда Ланца написал «бандиту» Гарибальди смиренное письмо, в котором просил его предоставить конвой двум генералам при следовании их к порту. Так бурбонские генералы, называвшие в своих воззваниях Гарибальди мятежником, пиратом, флибустьером, неожиданно начали величать его «генералом» и «превосходительством».
Вволю насмеявшись над этим, Гарибальди согласился на предложение Ланца. Но он просит «предоставить генералам конвой», а это уже несколько затруднительно, так как конвоиры должны быть прилично вооружены. Надо достать для них сабли… Секрет заключался в том, что на всю колонну гарибальдийцев имелось… всего пять сабель.
Утром 29 мая бомбардировка не возобновлялась, и жители города вздохнули свободнее. Конечно, неприятель прекратил обстрел вовсе не из гуманных соображений. Дело в том, что этой ночью из Термиии на двух пароходах к бурбонцам прибыло подкрепление (Баварский полк). Генерал Ланца решил вывести свои войска из города и соединиться с прибывшими. Во время этих передвижений бомбардировка могла истребить его собственных солдат.
Перемирие нужно было врагам еще и потому, что уже несколько дней, как у них начался недостаток в провианте. Они не знали также, куда девать своих раненых. Это принудило Ланца вступить с Гарибальди в переговоры о погребении трупов и отправке раненых в Неаполь. Для самого Гарибальди перемирие было еще нужнее, так как силы его бойцов совершенно истощились. Он отдал приказ прекратить военные действия.
Но тут произошел совершенно непредвиденный случай: из Корлеоне вернулись через терминские ворота воинские части генералов Боско и фон Мекеля, которые до сих пор безуспешно преследовали Орсини, сумевшего в конце концов от них ускользнуть. Только вечером 28 мая они узнали, к своему изумлению и досаде, что Гарибальди в Палермо. Три раза он провел их, поставив в глупое и смешное положение.
Вне себя от ярости, они сразу же начали обстрел терминского караула. Тщетно английский лейтенант Вильмонт, случайно там очутившийся, размахивал белым платком и упрекал их в нарушении перемирия: на разъяренных баварцев ничто не действовало. Этот бой мог кончиться для гарибальдийцев очень печально,
