если бы не вмешательство одного штабного офицера бурбонских войск, Николетти; он приложил все усилия, чтобы утихомирить разбушевавшихся баварцев.
Когда все успокоилось, Гарибальди, надев свою старую форму пьемонтского генерала, отправился на английское судно «Ганнибал» в сопровождении своего секретаря Криспи. Одновременно туда прибыли бурбонские генералы Летиция и Кретьен, причем случилось так, что они ехали с берега в одной шлюпке с Гарибальди. Подплыв к «Ганнибалу», генералы должны были уступить дорогу Гарибальди, которому на судне были оказаны воинские почести.
Генерал Летиция начал вслух читать пункты намеченного им соглашения. Когда он дошел до пятого пункта («Муниципалитеты обратятся к его величеству королю обеих Сицилий со смиренной петицией, излагая реальные нужды города»), Гарибальди твердо заявил:
— Нет!
Встав с места, он добавил:
— Время смиренных петиций королю — или вообще кому бы то ни было — миновало. Муниципалитеты теперь сосредоточены в моем лице. Я не согласен. Перейдем к шестому пункту.
— В таком случае, — гневно крикнул Летиция, — разговор между нами окончен.
Тут у Гарибальди истощилось терпение. Он обрушился на Летицию, упрекая его в предательском нарушении перемирия. Затем, несмотря на уговоры адмирала, Гарибальди направился к выходу. Летиция сразу пошел на уступки и согласился отказаться от пятого пункта. Стороны договорились о вывозе раненых и убитых, и совещание закончилось.
Вернувшись в город, Гарибальди произнес с балкона Палаццо Преторио пламенную речь:
— Неприятель сделал мне предложения, которые я счел позорными для тебя, о палермский народ, и я отверг их, так как знал, что ты скорее предпочтешь погибнуть под развалинами своего города, чем согласиться на них…
Слова его потонули в громовых криках толпы:
— Да! Лучше смерть! Воевать, воевать!!
— Отлично! — крикнул Гарибальди. — Но не забудьте, что перемирие заключено всего на двадцать четыре часа. Поэтому каждый должен энергично готовиться к возобновлению борьбы!
Горожане дружно принялись за работу. Под руководством гарибальдийцев стали возводить укрепления, каждый дом превратился в маленькую крепость.
По просьбе генерала Летиции переговоры возобновились на специальной конференции, организованной в здании ратуши. Полковнику Боско, командовавшему частями, изгнанными из Палермо, пришлось принять участие в этой конференции; любопытна его встреча с тем самым Гарибальди, голову которого несколько дней назад он хвастливо обещал привезти палермцам. Во время конференции Гарибальди подвел его к окну, и народ, заполнивший площадь, узнал Боско. Раздались угрозы и громкие насмешливые возгласы: «Ну что же ты? Возьми его голову, вот перед тобой Гарибальди!» Бледный как смерть Боско поспешил отойти от окна. Перемирие продлили еще на три дня.
Неприятель испытывал перед Гарибальди почти суеверный страх, и разложение в рядах неаполитанской армии росло с каждым днем. Число гарибальдийцев было невелико, но весь народ Палермо дружно поддерживал Гарибальди, и при виде этой спаянности и солидарности слугам реакции поневоле пришлось пасовать. Из Италии прибывали новые волонтеры, Криспи удалось завладеть Дворцом финансов, где хранилось четыре миллиона дукатов. По мере того как дух защитников города все более укреплялся, в рядах бурбонцев усиливались смятение и растерянность.
Генерал Летиция уехал в Неаполь и получил от короля самые свирепые инструкции: взять Палермо или смести его с лица земли! Но Летиция сумел убедить короля, что это немыслимо, что он не уверен в собственных солдатах, что в любую минуту в армии и флоте может вспыхнуть восстание. Наконец король согласился на вывод войск из Палермо. 6 июня было подписано соглашение, по которому королевские войска покидали город со всем своим снаряжением — обозом и артиллерией.
Победа эта тем более замечательна, что вооружение и численность революционной колонны, по сравнению с огромной неаполитанской армией, были ничтожны. Уход бурбонских войск из Палермо превратился в настоящий национальный праздник.
Первое, что сделал Гарибальди после ухода бурбонцев, — освободил из форта Кастелламаре политических заключенных.
Мало-помалу жизнь в Палермо принимала мирный характер. Баррикады уничтожались, здания ремонтировались, трупы были извлечены из-под развалин и похоронены с почестями. Тысячи рук трудились над изготовлением одежды, шарфов, патронов. Все свидетельствовало о том, что Палермо впервые начал дышать воздухом свободы.
Гарибальди издал ряд декретов: об изгнании иезуитов, об отмене налогов на помол зерна, об уничтожении других пошлин, введенных бурбонским правительством после 15 мая 1849 года. Были отменены титул «превосходительство» и обычай целовать руки как позорный пережиток рабства. Была создана военная школа для срочной подготовки бойцов и командиров из трудящейся молодежи.
Впоследствии многие декреты Гарибальди подверглись издевательской критике кавурианцев. Если первый опыт законодательной деятельности Гарибальди и имел недостатки, если его декреты носят подчас поверхностный характер, то во всяком случае Гарибальди стремился возможно полнее раскрепостить сицилийцев от остатков феодального гнета.
Гарибальди был провозглашен диктатором. Вот что говорит он сам о своей диктатуре: «Заговорили о необходимости диктатуры. Я принял ее без возражений, так как в известных случаях и при больших кризисах я всегда считал ее спасительной мерой для народов». Из этих слов видно, что Гарибальди, хотя и чувствовал необходимость сосредоточения в своих руках твердой власти для разгрома бурбонской реакции, едва ли отчетливо понимал, как использовать эту власть для осуществления положительной программы буржуазно-демократической революции.
Победы Гарибальди ускорили восстание на всем острове. Восстали почти все города. В некоторых победа давалась довольно легко (Трапани, Джирдженти, Ното, Кальтанисетта, Модика, Шьякка, Маццара), в других борьба народа с палачами свободы была долгой и кровопролитной (Катанья). Но к 7 июня в руках Бурбона оставались только Мессина и цитадели Милаццо, Августа и Сиракузы.
Весть о замечательных победах Гарибальди всколыхнула всю Италию. Восторгу итальянцев во всех частях полуострова не было границ. Старики и юноши рвались в Сицилию на помощь защитникам свободы. Энергичный Бертани создал Комитеты снабжения в каждом итальянском городе, а в Генуе — «Сицилийский комитет» и кассу. Вскоре Медичи организовал вторую экспедицию в Сицилию из четырех тысяч волонтеров. Гарибальди выехал навстречу им в Алькамо. Сицилийская революция всколыхнула не только народные массы Италии, но и получила отзвук во многих европейских странах. «Это было время энтузиазма, искреннего увлечения!» — пишет в своих «Записках гарибальдийца» гарибальдийский волонтер, русский ученый Л. И. Мечников[50]. Революционная молодежь всей Европы начала собираться под знамена Гарибальди. Его «тысяча» постепенно превращалась в мощную интернациональную освободительную армию, в рядах которой были революционеры и политические изгнанники многих стран мира. Тысячи бурбонских солдат братались с гарибальдийцами, отказывались повиноваться начальству. Так покинуло армию неаполитанского короля в промежутке между 24 и 28 августа сорок тысяч человек! Разойдясь по домам, эти солдаты поднимали восстания, которые вспыхнули в Базиликате, Козентино, Капитанате, Терра ди Лаворо и Абруццах. А ведь это было только началом народной революции! Естественно, что реакция стала бить тревогу.
Кавур передал Гарибальди с адмиралом Персаной, прибывшим в Палермо 6 июня, «самые горячие и восторженные поздравления». Поздравления эти были, конечно, фальшивыми: успехи Гарибальди не на шутку встревожили короля Виктора Эммануила и его министра. Король и его министр Кавур прекрасно учитывали демократический, республиканский характер сицилийской революции и имели основания
