бояться ее дальнейшего углубления.
Палермо был наводнен тайными агентами и шпионами Кавура. Вместе с адмиралом Персаной приехал небезызвестный Джузеппе Лафарина (тот самый, что в свое время приезжал на Капреру приглашать Гарибальди в Турин). Лафарина, как мы видели, всячески издевался над сицилийской экспедицией Гарибальди, предсказывая полный ее крах. Мало того, он прилагал все усилия, чтобы помешать ее осуществлению. А теперь, когда Гарибальди взял Палермо, Лафарина явился «принять от имени короля управление островом», то есть требовать немедленного присоединения Сицилии к Пьемонтскому королевству. Лафарина стал разыгрывать из себя хозяина на острове, интриговать против главы республиканского правительства Криспи, убежденного революционера и патриота, и устраивать заговоры с французскими полицейскими агентами. Он высмеивал мероприятия Гарибальди, его министров, покровительствовал всяким проискам и низким интригам, старался дискредитировать диктатора в глазах народа. Сперва Гарибальди поддался влиянию Лафарины и согласился на отставку Криспи. Однако, в конце концов Гарибальди разгадал низкую игру Кавура и поступил очень решительно: он издал декрет об изгнании из Сицилии в двадцать четыре часа Лафарины и бонапартистских шпионов Гричелли и Тотти.
Огромный интерес представляет оценка этого шага Гарибальди Марксом и Энгельсом.
«Открытый разрыв Гарибальди с партией Кавура, проявившийся в изгнании из Сицилии известного интригана Лафарина и синьоров Гричелли и Тотти, корсиканцев по рождению и бонапартовских полицейских агентов по профессии, вызвал чрезвычайно противоречивые комментарии в европейской прессе. Частное письмо Гарибальди… вполне выясняет сущность споров… между Гарибальди и Кавуром. Этот последний, заключив тайное соглашение с Луи-Бонапартом, которого Гарибальди клеймит названием «cet homme-faux» [ «этот лживый человек»] и с которым, как он предвидит, «ему придется в один прекрасный день скрестить шпагу», — решил присоединить кусок за куском те части итальянской территории, которые может завоевать меч Гарибальди или которые смогут оторвать ог прежних властителей народные восстания. Этот процесс присоединения к Пьемонту территории по частям должен был сопровождаться в то же время другим процессом «компенсации» в пользу Второй империи. Подобно тому как за Ломбардию и герцогства п|Лшлось заплатить Савойей и Ниццей, точно так же за Сицилию надо было заплатить Сардинией и Генуей; каждый новый акт частичного присоединения вызывает новую сепаратную дипломатическую сделку с покровителем Пьемонта. Вторичное расчленение Италии в интересах Франции, помимо того, что оно означало бы покушение на целость и независимость Италии, сразу потушило бы патриотическое движение в Неаполе и Риме… Поэтому Гарибальди считал своей главной задачей устранение всякого повода для французского дипломатического вмешательства, но, как он понимал, этого можно было бы достигнуть лишь в том случае, если движение сохранит свой чисто народный характер и не будет стоять ни в какой связи с планами чисто династического расширения… Как бы то ни было, достоверно одно, что план Гарибальди, независимо от того, увенчается ли он успехом или нет, является единственным планом, который при данных обстоятельствах может способствовать освобождению Италии не только от ее старых тиранов и внутренних распрей, но и от когтей нового французского протектората. Именно для того, чтобы расстроить этот план, Кавур и отправил в Сицилию Лафарина в сопровождении двух корсиканских братьев»[51]. Общее положение Маркс характеризует в следующих словах: «В этот момент Гарибальди спас не только свое собственное дело, но и дело Сицилии и Италии…»[52]
Таким образом, происки кавуриаицев на этот раз провалились. Авторитет Гарибальди в Сицилии возрастал все больше и больше. Сам Франциск II, неаполитанский король, решил лучше отказаться от Сицилии, лишь бы революция не проникла в Неаполитанское королевство. Он стал обращаться с просьбами о посредничестве к папе, австрийскому и русскому императорам, к Виктору Эммануилу. Вместе с тем Бурбон сделал последнюю отчаянную попытку завоевать остров: полковник Боско, смертельно ненавидевший Гарибальди, обещал Бурбону не только удержать крепость Милаццо, но и двинуться на завоевание Палермо. Об этом, вероятно, и пишет Энгельс Марксу в письме от 23 июля 1860 года: «Если Гарибальди скоро не двинется вперед, ему может плохо прийтись… У Милаццо и Мессины возможны еще кое-какие набеги, но для экспедиции на континент ситуация может ухудшиться… В неаполитанской армии, повидимому, водится такая бешеная сволочь, которая, пожалуй, захочет посчитаться с чужестранцами, а Г [арибальди] не должен потерпеть поражения»[53]. Но как раз в тот день, когда Энгельс писал это письмо, Гарибальди взял Милаццо.
Вот что рассказывает Гарибальди в «Мемуарах» о битве под Милаццо: «Генерал Медичи с отрядом отправился к Мессинскому заливу. С помощью своего превосходного корпуса, состоявшего из всех трех видов оружия, бурбонский генерал Боско отрезал нас от главной дороги в Мессину, в Милаццо и в городскую крепость. Раннее утро 20 июля застало сынов свободной Италии сражающимися с противником к югу от Милаццо. Враг, хорошо знакомый с местностью, очень умело использовал все ее естественные и искусственные препятствия… Главной причиной наших значительных потерь было незнание местности. Мы не могли рассмотреть неприятельские позиции, так как совершенно ровное поле битвы было покрыто деревьями, виноградниками и тростником».
Но тут Гарибальди случайно бросил взгляд на только что прибывший корабль «Тюкери» с подкреплением из Палермо.
Ведь он может взобраться на мачту и оттуда разглядеть вражеские позиции! Поручив Козенцу свой участок фронта, Гарибальди вскочил в барку и подплыл к «Тюкери». Поднявшись на палубу, он вскарабкался на грот-мачту, и перед ним открылся весь театр военных действий. Он заметил вдали новую неприятельскую колонну, быстро двигавшуюся, чтобы напасть на один из повстанческих отрядов. Он тотчас же покинул корабль: план действий был теперь для него ясен. Приказав вооруженному отряду, прибывшему на «Тюкери», высадиться, он вступил в бой с неприятелем, обрушившись на его правый фланг. На левый напал Медичи. Разбив бурбонскую колонну, они заставили ее отступить к крепости. При содействии подоспевших отрядов атака продолжалась. Одно время неприятельская кавалерия оттеснила гарибальдийцев. «Я сам был настигнут неприятельскими всадниками, — говорит Гарибальди в «Мемуарах», — и был вынужден прыгнуть в канаву на краю дороги, в которой я защищался с саблей в руках. Но мы должны были победить!»
Собрав своих людей, Гарибальди приказывает им снова кинуться в атаку. Слева — густая заросль тростника, справа — дома, из-за которых неприятель беспрерывно обстреливает гарибальдийцев. Они неудержимо стремятся вперед. Пал капитан Леардо; ранены лучшие командиры, но победа одержана. Враг бежит! Ворота Милаццо взяты, гарибальдийцы ворвались в город. Еще до полудня крепость была окружена.
23 июля было заключено соглашение, по которому «неаполитанская» армия покидала Милаццскую крепость со всем своим оружием и обозом». Крепость передавалась генералу Гарибальди «со всеми своими пушками, боеприпасами и снаряжениями, лошадьми, сбруей и прочим военным имуществом, принадлежащим форту». Любопытно, что в число добычи гарибальдийцев были включены все лошади неаполитанцев, в том числе и конь Боско. Хвастливый полковник, выступая из Мессины, заявил, что «вернется на лошади Медичи». Он был по заслугам наказан за хвастовство: победитель Медичи въехал в город на лошади Боско.
Битва под Милаццо была самой кровопролитной из всех сражений Гарибальди на юге Италии. Из четырех тысяч солдат его войска на поле битвы осталось семьсот человек ранеными и убитыми — больше одной шестой!
