В этой пестрой компании были Виктор Соснора, Игорь Смирнов, поэт Дмитрий Минин (не знаю, что с ним сейчас). Я думаю, Сережа в нее попал через Игоря Смирнова. По моим ощущениям, эти встречи оборачивались скорее весельем, чем литературными дискуссиями. Сережа принимал в этом активное участие, но, я думаю, его писательская жизнь (тогда скорее внутренняя) проходила отдельно. Сережа действительно был ни на кого из «Горожан» не похож. Впрочем, все эти люди были абсолютно непохожи друг на друга. Удивительно: литературные группы и компании в то время не предполагали никакого взаимного влияния писателей. Исключение составляла поэзия, в которой два человека (Бродский и Кушнер) действительно многое определяли. Хотя были люди, которые писали по-другому.
Людмила Штерн:
Борис Вахтин пригласил Довлатова присоединиться к «Горожанам», кажется, в 1968 или 1969 году. В интервью с Ефимовым Митаев спросил, почему Вахтин выбрал Сергея Довлатова в качестве еще одного «горожанина». Ефимов ответил: «Он как-то виделся в нашем кругу. Тоже пишет про город, тоже невероятно открыт иронии, всему смешному, тоже вглухую не печатается. Абсолютно тот же изгойский статус. Все сводило нас вместе». Для Довлатова это приглашение было очень важным — как знак признания со стороны «состоявшихся» писателей.
Но третий «Горожанин» не был, увы, даже собран. Авторы сборника продолжали встречаться после этого, обмениваться рукописями, но совместное выступление в печати им казалось в то время уже безнадежным. «Горожане» так и не вышли.
В те годы Довлатов был так неуверен в себе (когда дело касалось общения с уже сложившимися литераторами), что требовал, чтобы я ходила с ним на все собрания «Горожан». Я до сих пор помню, как у него дрожала рука со свернутыми в рулон рукописями.
(
Людмила Штерн:
В те годы Довлатов давал мне читать каждую написанную им строчку. Поначалу мое восхищение его прозой было безграничным, и я, захлебываясь, хвалила его при встрече или по телефону. Очевидно, мои постоянные восторги действовали как эликсир или бальзам для неуверенного в себе Довлатова. Со временем я несколько отрезвела и начала замечать и литературное кокетство, и заметное подражание «папе Хэму». Стала позволять себе критические замечания. Иногда, с разрешения автора, я делала эти замечания в письменном виде, на полях рукописи. Видит Бог, я старалась быть деликатной, но по молодости лет или по неопытности, видимо, все же недооценивала Сережину ранимость. Он чувствовал себя несправедливо обиженным и переходил в атаку. Тогда возникали ссоры, и я становилась мишенью разнообразных шпилек. Иногда довольно колючих.
(
Валерий Попов:
Когда Сережа был в Коми, здесь его представляла его блистательная жена Ася, а потом в городе появился немножко задавленный армией Довлатов. Ничего особенного в нем тогда не наблюдалось, за ним довольно быстро утвердилась роль неудачника, увальня. Казалось, что он бежит в конце двадцатки.
Предсказать его блистательный взлет было совершенно невозможно. Он писал какие-то средние рассказы на уровне фельетонов, что-то кому-то показывал. Я думаю, свою прозу он дожал в Нью-Йорке, когда Америка взяла его своей железной рукой. Здесь его никто не воспринимал всерьез. Поэтому когда в России стали огромными тиражами издаваться его книги, у нас был шок. Как это: в рыхлом теле — стальной стан? И это было действительно так.
Евгений Рейн:
Я старался позабавить его какой-нибудь московской историей, но вскоре вступал Сергей и говорил долго и увлекательно. О службе в конвойных войсках, о литературных делах, о своей семье, особенно часто о похождениях Бориса, двоюродного брата; иногда истории уходили в детство, возникали актер Николай Черкасов, отец Сергея Донат Мечик, Зощенко, Алексей Толстой. Через тетку, сестру матери Мару Довлатову, одного из лучших литературных редакторов Ленинграда, Сережина семья была связана с литературной средой очень основательно. Во всяком случае, 40-е годы, война, 30-е — все это выплывало в рассказах Сергея.
(
Людмила Штерн:
Некоторые писатели не выпускают из рук своего произведения, пока оно не кончено, не отшлифовано и не отполировано до блеска. Другие, и к ним относится молодой Довлатов, не могут не только закончить рассказ, но просто продолжать писать, не получив, как говорят американцы, feedback, то есть «обратной связи». Часто Сергей звонил, чтобы прочесть по телефону всего лишь новый абзац.
Эта особенность свойственна не только начинающим. Евгений Шварц в своем эссе «Превратности характера» пишет о Борисе Житкове: «Борис работал нетерпеливо, безостановочно, читал друзьям куски повести, едва их закончив, очень часто по телефону. Однажды он позвал Олейникова к себе послушать очередную главу. Как всегда, не дождавшись, встретил его у трамвайной остановки. Здесь же, на улице, дал ему листы своей повести, сложенные пополам, и приказал: „Читай! Я поведу тебя под руку!“»
(
Елена Довлатова:
Нельзя сказать, что Сережу как писателя не признавали. Кому бы он ни показывал свои рассказы,
