«переселения душ». Нет, любовь согласно Хафизу, — это и есть сама бренная, временная, единственная данная человеку жизнь, ее исток, смысл и предел, ее высшее, самое радостное и полное, одухотворенное и неповторимое проявление. Как и жизнь, любовь обладает абсолютной ценностью и незаменимостью, она и причина, и цель самой себя. Именно это и утверждает Хафиз всей силой и искренностью своих стихов, их обаянием и стройностью, взволнованностью и нежностью, гармонией и правдой.

Хафиз сумел с поразительной чуткостью уловить и передать естественность и новизну любви всеми средствами отточенного, чеканного стиха. Встречу любящих, радость обладания, печаль и горечь разлуки, муку неразделенного чувства он возвел на уровень важнейших событий, совершающихся в мире. Лирический герой газелей Хафиза широко и смело мыслит, глубоко и страстно воспринимает жизнь. Ему изначально присущи внутренняя цельность, порывистая сердечность, острота и многогранность переживаний.

Любовь, по Хафизу, — это вызов всему дурному и лживому в мире, всем «темным царствам», которые сами себя пытаются подать как некий эталон счастливого и нравственного миропорядка, как идеал добра и покоя. В любви Хафиз видит прибежище и защиту от всевластия религиозных фанатиков и святош, ненавидящих и принижающих естественные человеческие привязанности, земные ценности и радости. Влюбленный у Хафиза неизменно отстаивает верность своему чувству вопреки господствующей жестко нормативной морали с ее нетерпимостью и жаждой контролировать чужие сердца, умы и поступки, держать под надзором всякую живую и вольную мысль, любое свободное и искреннее чувство. Любовь, воспетая Хафизом, — это приговор силам нравственного зла, лицемерию и произволу, ханжеству и бездушию, унылому аскетизму и самодовольному благоразумию — словом, всему тому, что калечит и уродует души любящих и души любимых.

Есть в нашем отношении к Хафизу нечто большее, чем, скажем, интерес к обстоятельствам его жизни (небогатой событиями) или к поэтической технике газели (весьма изощренной). Хафиз привлекает нас жизненной правдой и обаянием всего высказанного в стихах. В нравственно-психологическом обиходе современного человека совсем не лишними оказываются и бескорыстная самоотдача, и всепроникающая нежность, и сердечная открытость, и отвращение к фальши и ханжеству, столь откровенно и сильно выраженные Хафизом. Неизменно привлекателен образ хафизовского вольнолюбца-ринда — лирического героя, от имени которого развертывается монолог во многих газелях. Ринд — не столько «гуляка праздный», коротающий ночи в тайных кабачках — харабатах, сколько самозабвенный поклонник и защитник красоты, хорошо знающий, какой возвышенной и очищающей силой наделена подлинная любовь. Ринд умеет быть насмешливым и язвительным, он проницателен и зорок, он с отвращением встречает любую низменную и злую гримасу повседневного бытия, и одновременно он уязвим и беспомощен перед ошеломляющей властью красоты и любви.

Нам дорога человечность персидского лирика, жившего в жестокую и безжалостную эпоху; нам понятна его вера в то, что никогда не поздно спасти и преобразить этот мир постоянными усилиями чистых душ и любящих сердец. Нам близок Хафиз, боготворящий все живое, зачарованный зеленью трав и садов, шумом потоков, ароматом роз, соловьиным пением, мерцанием звездного небосклона, красками утренней зари. Нашим заветным мыслям созвучны и раздумья поэта о том, что человеку должны быть чужды фанатичная узость и нетерпимость, душевная глухота, мелочные расчеты, все фальшиво-показное и ритуально-бездушное.

И прав оказался Гете, когда на страницах своего «Западно-восточного дивана» в стихотворении «Гафизу» обращался к старинному персидскому лирику, как к живому и мудрому собеседнику и другу:

А ты — ты обнял все вокруг, Что есть в душе и мире, Кивнув мыслителю, как друг, Чья мысль и чувство шире… Рожденный все и знать, и петь, На свадьбе ли, на тризне, Веди нас до могилы впредь По горькой, сладкой жизни.

Поэтами, обнимающими своим творческим даром «все вокруг, что есть в душе и мире», были все великие мастера классической лирики персов. Их перечень замыкает Абдуррахман Джами (1414–1492), большая часть жизни которого прошла в старинном городе Герате, на земле нынешнего Афганистана.

Это был скромный, худощавый, немногословный хорасанец, глубоко почитаемый жителями Герата. Он носил простую одежду, избегал обильных пиров, громогласных почестей, а богатые дары и подношения почитателей отдавал на строительство приютов и школ. Единственным ценным имуществом в его доме были книги.

Всю жизнь Джами неустанно трудился. Его жажда знаний была безгранична. Круг интересов поэта охватывал все области тогдашней науки. Среди трудов Джами мы находим научные трактаты по вопросам поэтического искусства, руководства по различным стихотворным жанрам, работы по истории литературы, музыковедению, философии, грамматике…

Многое из того, что им было написано, сегодня представляет интерес лишь для узкого круга историков средневековой культуры. Но стихи Джами — его семь эпических поэм, его лирика принадлежат к числу творений, над которыми время не властно.

Джами проникновенно писал о любви. Нравственная цельность любящего, полнота душевных порывов, жажда безраздельной сердечной близости к любимой — все это мы находим в многочисленных газелях Джами:

Всё, что в сердце моем наболело, — пойми! Почему я в слезах то и дело — пойми! Муки долгой разлуки, терпения боль, Всё, что скрыто в душе моей, — смело пойми!

Подводя итог рассказу о персидских строках любви и о тех, кто их создал, я хотел бы привести свидетельство выдающегося русского лирика Афанасия Фета, который много поработал над переложениями стихов Хафиза, перевел одно из стихотворений Саади. В небольшом введении к своему «хафизовскому» циклу Фет писал: стихи великого перса подтверждают, «что цветы истинной поэзии неувядаемы, независимо от эпохи и почвы, их производившей». Это верно не только по отношению к Хафизу. Старинная любовная лирика Ирана по-прежнему полна очарования и свежести, она донесла до наших дней свое живое дыхание, свой аромат и цвет.

4

Письменная лирическая поэзия на языке тюркских кочевых племен, с XI века населивших Малую Азию и составивших ядро турецкого народа, возникла сравнительно поздно — к XIII столетию. Ей предшествовали богатейшие традиции эпического фольклора, народной песенной лирики. Турецкая литература долгое время испытывала сильное арабское и персидское влияние, формировалась под глубоким воздействием суфийской мистики и символики, особенно прочно запечатлевшихся в поэтическом

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

1

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату