Местные жители утверждают, что мясо этих страусиных очень вкусное. Если это так, то нанду выгодно отличается от своих африканских сородичей. Мясо молодых птиц, разумеется, неплохое, а вот у птиц постарше оно жесткое.
Перья используют для разных украшений, особенно часто из них изготавливают веера; впрочем, ценность перьев нанду гораздо ниже, чем перьев африканского страуса.
Интерес вызывают огромные яйца нанду. Самки, входящие в одну и ту же стаю, откладывают их в общее гнездо. Ошибочно считалось, что достаточно яйцам полежать на солнце, чтобы само собой вывелись птенцы; нет, птицы высиживают их. Гнездо у нанду очень простое, оно состоит лишь из вырытой в земле лунки.
Люди усердно выискивают эти яйца, ведь они необычайно вкусны и питательны; от тортильи[84] из страусиных яиц не откажется ни один гурман. Говорят, правда, что яйца фазанов нежнее на вкус. Я не спорю.
Солнце клонилось к горизонту, когда мы миновали стадо пасущихся коров. Монтесо указал на выжженные тавра и заметил:
— Это клеймо моего родственника. Мы находимся на его земле.
Человек этот был, видимо, невероятно богат, мы проезжали мимо других стад коров, лошадей, овец, и все эти тысячи животных были помечены тем же самым клеймом. Пастбища и стада отделяли друг от друга изгороди из агавы, тянувшиеся, как показалось мне, на многие мили. По этим угодьям на резвых конях проносились гаучо, сгоняя животных в кучу или же разнимая бодающихся быков.
Тем временем на севере показались верхушки деревьев. Сверкнули белые стены, маня нас к себе. Перед нами была эстансия, раскинувшаяся в тени высоких дубов, тополей и плакучих ив. Особенно красивы и величественны были ивы. Любой пейзажист пришел бы в восторг, увидев такие деревья.
Эстансия включала несколько строений, объединенных наподобие замка. Сперва мы въехали на просторный двор, с трех сторон обнесенный высокими стенами. В передней стене помещались ворота. С четвертой стороны двор ограждало длинное двухэтажное здание. Это был господский дом.
Двор содержался в большой чистоте, что в этих краях редкость. Здесь стояли многочисленные громоздкие телеги, запряженные волами. Вокруг резвилось несколько жеребят. Слуги занимались различной работой. Мы пересекли двор и остановились возле двери, что вела в дом.
Слуги посмотрели на нас, изумленно переглянулись, а затем поспешили навстречу, чтобы приветствовать нас. Их вежливость удивила меня. Они почти благоговейно кланялись Монтесо, стоявшему перед ними босиком и в лохмотьях и расспрашивавшему их:
— Сеньор дома?
— Нет, — ответил один из пеонов. — Он поехал во Фрай-Бентос из-за того последнего стада, что мы туда отправили.
— А сеньора?
— Дома с сеньоритой.
— Доложи обо мне!
Пеон направился в дом. Монтесо приказал остальным:
— Пусть наши лошади пасутся, а вот за этой гнедой нужен особый присмотр. Она пусть ни в чем недостатка не знает!
Прозвучало это так, словно он тут командовал. Его спутники разошлись в разные стороны. Меня же он повел в дом. Мы поднялись по лестнице, устланной широким ковром. Дверь наверху открыл пеон, посланный Монтесо в дом. Мы вошли и оказались перед двумя дамами, наверняка матерью и дочерью. Монтесо от всего сердца приветствовал обеих, даму он поцеловал в руку, а девушку в щечку, как принято лишь среди родственников. К своему изумлению, я услышал, что она назвала его дядей. Итак, он приходился братом хозяину эстансии, а тот, судя по всему, был одним из самых богатых людей в стране.
Монтесо представил меня, затем повел меня в комнату, которую мне предстояло занять. Как же я был поражен, увидев это жилье, состоявшее из прихожей, жилой комнаты, спальни и ванной. Обставлены они были с поистине аристократическим вкусом. Йербатеро весело улыбнулся, заметив мое удивление.
— Нравится ли вам здесь, сеньор? — спросил он.
— Что за вопрос! Да это настоящий дворец!
— Дворец? Что вы! Обычная эстансия сборщика чая.
— Эстансия сборщика чая! Сеньор, у меня возникли подозрения, которые…
— Которые, может быть, и верны, — признался он. — Я, как и мой брат, — бедные сборщики чая. Мы были людьми честными, работящими и бережливыми. Нам посчастливилось, и мой брат женился на богатой девушке. Мы купили эту эстансию. Он управлял хозяйством, а я стал его компаньоном. Под влиянием жены он превратился в элегантного кабальеро, но мне больше нравятся глушь, пампа, сельва, и этой своей любви я остался верен. Каждый год в течение восьми или десяти месяцев я собираю чай, но en gros[85], сеньор, потом всегда приезжаю отдохнуть на эту эстансию. Все, кого я приглашаю с собой, считаются членами нашей семьи. Значит, держитесь так, словно вы родились здесь и такой же хозяин тут, как и я. Сколько вам потребуется времени, чтобы стряхнуть дорожную пыль?
— Через полчаса я в вашем распоряжении.
— Тогда я зайду за вами потом. Раз я дома, мне надо переодеться. Привычное вам облачение я надеваю, лишь когда разъезжаю по стране. Надо мной смеются, порой меня даже бранят, но в роли бедного йербатеро я чувствую себя лучше всего.
Он вышел. Воистину он оригинал. Только теперь мне стало понятно, почему за ужином в Монтевидео мы пользовались серебряными приборами и распивали шампанское. Кто бы подумал такое, видя, как я прошу его принять смехотворные для такого богача две сотни талеров!
Конечно, я воспользовался ванной. Переменить одежду я не мог. Когда я вернулся в комнату, то обнаружил роскошный курительный прибор, незаметно поставленный для меня возле бархатной козетки[86]. Там был настоящий кубинский табак, и я тотчас взялся за дело. В это время постучали, и в проеме распахнутой двери возникло смеющееся лицо Монтесо, затем показался и он сам. Теперь он, конечно, выглядел совсем по-другому. На нем был салонный костюм из тончайшей черной ткани, белый жилет и лакированные туфли. Из кармана, где лежали часы, свешивалась цепочка с большим брелоком. Монтесо тоже принял ванну и, по здешней моде, подстриг свою окладистую бороду.
— Ну, как вам теперь нравится ваш знакомец йербатеро? — спросил он.
— Очень приятный кабальеро!
— Вы находите? Но меня это стесняет. Завтра утром, когда я буду показывать вам наши стада, вы опять увидите меня прежнего. А теперь я забираю вас с собой. Мы пообедаем в саду.
Вслед за ним я спустился по лестнице, прошел по широкому, с высоким потолком коридору, по внутреннему дворику и очутился в саду. Это был цветник, какого я не ожидал здесь встретить. Смеркалось, и потому я не смог его как следует осмотреть, но благоуханье цветов обволакивало нас, а верхушки деревьев тихо шелестели над нами свою песню.
Обед проходил в большой крытой беседке, освещенной висячей лампой. Стол, казалось, вот-вот обломится под грузом яств, водруженных на него. Жаркое весом не менее пятнадцати фунтов соблазняло нас своим чудесным ароматом. Из серебряных ведерок со льдом выглядывали золотистые горлышки бутылок. Но милее всего мне была та искренняя доброта, с которой нас принимали обе дамы.
Йербатеро очень хорошо меня отрекомендовал. Тем не менее уважение, выказанное мне, вовсе не походило на то шумное и назойливое подобострастие, с которым меня встречали вчера в Сан-Хосе. Здесь, у этих добрых людей, я чувствовал себя по-настоящему легко.
Из угла сада доносились громкие радостные голоса и звонкие удары стаканов.
— Слышите? — сказал Монтесо. — Это мои йербатеро. Как у меня дела идут, так и у них; если я голодаю, то и они щелкают зубами. Отличные ребята, на них можно положиться! Вы тоже их скоро узнаете.
Мы рассказали обо всем: и о том, как познакомились, и о том, что пережили до сегодняшнего дня. Вошел один из пеонов и сообщил, что прибыл незнакомый господин, лейтенант кавалерии. Он хотел бы поговорить с сеньорой, поскольку самого хозяина нет дома. Госпожа позволила незнакомцу войти.
Когда он вошел, мы узнали, что он получил задание закупить определенное количество лошадей. Он
