Все члены семьи по очереди приложились к руке покойного. Затем настала очередь придворных. Бисмарк философски изрек: «Все теперь станет труднее, но надеюсь, смогу довести дело до приличного конца». Вместе с Вильгельмом I умерла и старая Пруссия. При Фрице и Вильгельме спартанская простота уступила место «безграничной имперской роскоши».
ГЛАВА 7
ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ДНЕЙ
Фриц стал королем Пруссии в том же возрасте, что и его покойный теперь отец. Одновременно он унаследовал и титул кайзера Германии и пожелал, чтобы его именовали Фридрихом IV — так бы установилась преемственность с императорами средневековой Священной Римской империи. Бисмарку эта идея решительно не понравилась. Сославшись на мнение прочих владетельных немецких князей, он заявил, что новый кайзер должен называться Фридрихом III: очередным после Фридриха I — основателя прусской монархии и Фридриха II Великого. Теодор Фонтане горько заметил в этой связи: «Какой контраст: Второй — победитель-триумфатор, и Третий — полуживой, полутруп!» Предложенная Бисмарком нумерация между прочим четко показывала, что для канцлера германский рейх представлял собой не более чем расширившуюся Пруссию. Строго говоря, нового монарха следовало бы называть не Третьим, не Четвертым, а Фридрихом I, так как кайзеров с таким именем в новом рейхе ранее не было.
Первыми актами нового кайзера было присвоение ордена Черного орла своей супруге и назначение Маккензи на должность королевского лекаря, что вызвало ряд кривотолков при дворе. Вильгельм был немедленно отстранен от исполнения обязанностей официального представителя короны — это была сладкая месть. В отправленной ему сухой телеграмме говорилось: «Глубоко скорбя о кончине моего родителя и сожалея о невозможности для меня — в отличие от Вас — быть рядом с ним в его последние минуты, я в момент моего восхождения на трон выражаю уверенность, что Вы своим поведением дадите всем должный пример лояльности и повиновения». Королева Виктория пыталась отговорить Фрица от переезда в Берлин. По ее мнению, ему был полезен более мягкий климат, например, Висбадена, но ее зять понимал, что все нити власти сосредоточены в Берлине.
Фонтане выразил точку зрения типичного пруссака-либерала, когда писал, что Фриц — «средоточие добра, утонченности и прочих выдающихся качеств, только вот у него нет ни силы, ни опоры. Все это — путь к общему смятению. Народу нужны решительность и приказы. „Делайте, что кто хочет“ — это и в частной жизни неподходящий принцип, а уж в политике и подавно». В тот день, когда Фриц и Викки прибыли в Берлин, «Фоссише цейтунг» разразилась статьей со скрытыми нападками в их адрес. По мнению Фонтане, это должно было порадовать Вильгельма. Так оно и было.
Новый император и императрица отбыли из виллы «Зирио» в 9 часов утра 10 марта. Эйленбург сообщает о том, что ему рассказал при встрече в Мюнхене бывший в команде врачей Фрица Кессель: новая дыхательная трубка, на сей раз английского производства, почти лишила больного дара речи; не пройдет и года, как власть перейдет к Вильгельму. Эйленбург сам смог убедиться в правильности этого прогноза, когда императорский поезд сделал десятиминутную остановку на мюнхенском вокзале. Супруга Бисмарка Иоганна заметила мужу, что у Вильгельма убитый вид. Сам канцлер выехал в Лейпциг, чтобы встретить нового кайзера — с Фрицем они не виделись около полутора лет. О состоянии здоровья Фрица ему доложил Бергман, который был еще более категоричен, чем Кессель, — больной не доживет и до осени.
В 10 часов вечера 11 марта августейшая чета прибыла в свою берлинскую резиденцию — замок Шарлоттенбург. На всю жизнь Вильгельм запомнил глубокую печаль в глазах отца, когда тот делал первые свои шаги по заснеженному Берлину. Все были потрясены его внешним видом: он так изменился за год! Вильгельм поцеловал отцу руку, его мать в это время демонстративно отвернулась. Как писал Фонтане, «междуцарствие будет коротким — и слава Богу». Выбор Шарлоттенбурга в качестве резиденции был продиктован тем, что в Городском замке слишком пыльно и к тому же Викки не нравилось его расположение в центре города: там ее супруг оказался бы «на положении узника».
Похороны Вильгельма I были назначены на 16-е. Фриц по совету докторов остался в своей резиденции. Он тихо плакал, наблюдая из окна траурный кортеж, который направлялся к мавзолею, построенному позади дворца. Было холодно. Покойный кайзер мог бы гордиться своими подданными: по некоторым оценкам, полмиллиона берлинцев вышли на улицы, чтобы в пронизывающий холод проводить его в последний путь. На восточном фасаде Бранденбургских ворот висело полотнище с надписью на латыни: «Прощай, старый кайзер!», на западном фасаде — полотнище с напутствием на немецком языке: «Благослови Бог тебя в последний путь!» По обе стороны арки были установлены стелы с портретами покойного. Вильгельм шел за гробом первым, в одиночестве, как отмечали очевидцы — «выпрямившись, с твердым выражением лица». За ним следовали брат Генрих, короли других стран — Бельгии, Саксонии, Румынии… Присутствовал и престарелый Мольтке. Церемонией руководил гофмаршал граф Перпонше.
Отсутствие Фрица на похоронах было, разумеется, замечено, и широко обсуждалось. Хильдегард фон Шпитцемберг записала в своем дневнике: «Скоро будем прощаться и со вторым кайзером». Времени для осуществления его с Викки проекта «либеральной империи» оставалось прискорбно мало, а энтузиастов проекта было совсем немного, и в их рядах не было единства. Национал-либералы были тише воды ниже травы, свободные либералы были на положении маргиналов. Помощи Фрицу ждать было неоткуда. В разговоре с Бисмарком 12 марта он высказался за облегчение доступа к образованию более широким слоям населения, но его собеседник отнесся к этим идеям как к фантазиям человека, надолго оторванного от жизненных реалий. Они «испарятся как утренний туман» при соприкосновении с практикой.
Бисмарк напомнил кайзеру о состоявшемся у них в 1885 году разговоре, когда Фриц — тогда наследник престола — попросил его остаться на своем посту в случае смерти отца. Он, канцлер, тогда дал свое согласие на том условии, что «не будет парламентского режима и никакого иностранного влияния на политику» (в последнем случае это был явный намек на Викки). Фриц-кайзер пожал Бисмарку руку и заверил, что он полностью ему доверяет. Позднее Бисмарк говорил, что он никогда за время своей политической карьеры не имел такой свободы действий, как в эти девяносто девять дней правления Фридриха. Вальдерзее тоже был настроен благодушно, хотя и по иным мотивам. Он считал, что новый кайзер со своей супругой столько начудят, что любые акции его малоопытного преемника, даже не очень удачные, будут восприняты на ура. Все, что происходит в Шарлоттенбурге, — «комедия, которой не суждено долго длиться». Вальдерзее беспокоила только судьба Штеккера, он недвусмысленно намекнул проповеднику, что заниматься духовными делами много более безопасно, чем политическими. Викки больше, чем кто-либо, была преисполнена решимости приструнить как следует придворного проповедника.
Императрица, казалось, делала все, чтобы оправдать сделанное Вильгельмом жестокое сравнение всего происходящего с мизансценой из расиновского «Сида». Своей дочери Шарлотте фон Мейнинген она со всей серьезностью внушала: «Через неделю все поправится. В Потсдаме кайзер быстро выздоровеет». Сам Фриц более трезво оценивал ситуацию. Министр финансов решил обсудить с ним, какое из изображений кайзера следует взять в качестве образца для чеканки новой монеты, и в ходе разговора упомянул, что понадобится несколько месяцев для начала ее эмиссии. «Так долго я не проживу!» — откровенно признался его собеседник. В заметках Вальдерзее появилась даже нотка жалости — нечто для него не свойственное: «Несчастный, измученный кайзер — ему нужен покой, куда ему властвовать!» Много говорили о том, что Викки совсем свихнулась: может быть, это возрастное? Бисмарк, как всегда, был саркастичен — в доме у кайзера он выпил бокал вина, а позже у него начались неприятности с желудком. «Ох, это все от этого отвратного английского пойла!» — пожаловался он своему врачу доктору Швенингеру, естественно, с ударением на слове «английское».
Новый кайзер распорядился установить монумент в честь своего покойного отца. Выполнить его волю довелось уже Вильгельму: по его указанию был снесен целый квартал довольно эклектичной, но интересной архитектуры перед королевским дворцом. На этом месте разбили площадь, которая стала называться Шлоссфрейхейт, а любимый архитектор Бега построил амбициозный ансамбль.
Еще одно распоряжение кайзера касалось Маккензи — ему был пожалован орден Гогенцоллернов,
