несколько лет назад? Но кто виноват? Все эти Каприви, Маршалли фон Биберштейны, Беттихеры, Гогенлоэ — разве они не поддакивали ему при всяком удобном случае?»
Новый стиль правления не понравился также известному нам еврейскому магнату Альберту Баллину. Поделившись своими эмоциями с Вальдерзее, он тем не менее дал оптимистический прогноз: «Долго это не продлится. Кайзер достаточно умен, чтобы понять, что Бюлов просто льстец и подхалим». Генерал с ним не согласился: «Я так не думаю; что касается лести в свой адрес, то до сих пор кайзеру всегда было мало». Он не переубедил Баллина: тот продолжал считать Вильгельма невинной жертвой коварного Бюлова.
По отношению к внешнему миру Вильгельм выступал в тоге миротворца. В своей речи, произнесенной через два дня после назначения Бюлова (поводом было открытие очередного памятника достославному деду — на сей раз в Кельне), он заявил: «Я искренне желаю, чтобы Господь дал мне силы продолжить дело моего предшественника и сохранить мир во всем мире, воцарившийся со времени возрождения германского рейха».
Начали появляться первые симптомы приближения трагического конца карьеры Эйленбурга. Его настойчивое протежирование своему приятелю Куно Мольтке увенчалось, правда, определенным успехом: кайзер взял того под свое покровительство; сочиненный им марш был исполнен оркестром гусарского полка — большая честь для автора. Ударом по репутации семьи Эйленбургов стал бракоразводный процесс брата Фили, Фридриха, в ходе которого получили огласку сведения о «противоестественных склонностях» последнего. Фридрих был с позором изгнан из армии, а в отношениях Филиппа Эйленбурга и кайзера наметился некий холодок. Отчуждение было взаимным: самый близкий друг Вильгельма и ярый сторонник режима личной власти вдруг пришел к убеждению, что институт рейхстага необходим для Германии. Он наконец осознал, что рейхстаг — единственное спасение от не вполне уравновешенных самодержцев. Эйленбург начал сомневаться в душевном здоровье Вильгельма, который стал проявлять склонность к совершенно необъяснимому вранью.
Кайзер не изменял воинственной риторики, но в окружении понимали: Вильгельм II по складу характера далек от Фридриха Великого. Он, скорее, похож на Фридриха Вильгельма III и Фридриха Вильгельма IV, которые оставили свой след в истории отнюдь не подвигами на полях сражений. «Ястребы» были разочарованы. 4 июля 1897 года Вальдерзее записал в своем дневнике мнение, которое, видимо, разделялось его единомышленниками по «партии войны»: «Кайзер, как я с некоторых пор понял, никоим образом не тот человек, который даст приказ на наступление». А именно в таком человеке нуждалась, по его мнению, Германия, чтобы ее уважали в мире.
VIII
Таинственная история произошла во время очередной «северной экспедиции». Мольтке в своих воспоминаниях посвятил ей несколько строк, которые скорее запутывают читателя, чем проясняют суть случившегося: у Вильгельма оказался поврежден глаз — «упавшим канатом», и «вечером того же дня смерть настигла лейтенанта Ханке». Далее Мольтке замечает: «Моряки говорят, что все несчастье — оттого, что на борту был пастор — плохая примета».
По слухам, события развивались так: лейтенант Ханке, сын бывшего главы военного кабинета, под влиянием винных паров или какой иной причины вызвал на дуэль кайзера, а когда тот отказался принять вызов — залепил ему пощечину, да такую, что у его жертвы на лице появился огромный синяк. Естественно, наглеца тут же скрутили, заперли в трюме и, вручив заряженный револьвер, предложили с честью покончить счеты с жизнью. Тот так и сделал, его смерть списали на несчастный случай, тело самоубийцы было предано земле на норвежском побережье.
Эта версия была не единственной. Согласно одной из них, Ханке не застрелился, а в приступе раскаяния бросился со скалы, согласно другой — он сбежал в Америку. Что случилось на самом деле — неизвестно. Вильгельм, говорят, чувствовал сильные угрызения совести и, чтобы искупить свою невольную вину за смерть молодого офицера, отпустил немалые средства на памятник и щедро вознаградил несчастного отца всякими почестями и знаками своего высочайшего внимания. К моменту возвращения «Гогенцоллерна» в порт приписки берлинские сплетники уже вовсю чесали языки по поводу странного инцидента на борту императорской яхты — и это в отсутствие какой-либо официальной информации. Цензура вновь оказалась неэффективной.
1897 год оказался богатым на юбилеи. Исполнилось 25 лет с тех пор, как Вильгельм подстрелил свою первую дичь. По этому случаю был опубликован список охотничьих побед кайзера. За прошедшую четверть века он уложил 2 зубров, 7 лосей, 3 медведей, 3 больших оленей, 1022 средних, 1275 малых, 2189 кабанов, 680 косуль, 121 серну, 16 188 зайцев, 674 кролика, 9643 фазана, 54 глухаря, 65 тетеревов, 2 бекасов, 56 уток, 654 куропатки, 20 лисиц, 694 цапли и баклана и 581 единицу «прочих животных». Двумя годами позже список пополнился: в него были включены два барсука. Альфред Керр, комментируя обновленные данные об успехах кайзера-охотника, поставил два вопроса, на которые никак не мог найти ответа: чем объяснялся странный разрыв между цифрами убитых барсуков и зайцев и что имеется в виду под «прочими животными»? Можно было предположить, что речь идет о собаках или домашних козах, но высказать это прямо юморист не решился, чтобы не быть обвиненным в «оскорблении величества».
Между тем в Великобритании начали тревожиться по поводу увеличения морских вооружений рейха. Особых оснований для беспокойства не увидели: имперский флот, «рейхсмарине», был еще в зачаточном состоянии. Тирпиц, назначенный в 1897 году главой морского ведомства, говорил о «потерянном десятилетии», из-за которого Германия попала в «политически опасную зону». Главной его заботой стало пробивать бюджетные ассигнования на флот через рейхстаг. По его словам, общение с политиками научило его, что лучший способ добиться от них чего-либо — это «бить в морду» (разумеется, не в буквальном смысле слова).
На Вильгельма большое впечатление произвело сочинение американского военно-морского теоретика Альфреда Махана «Значение морской мощи в истории». Автор утверждал, что сильный флот — обязательный атрибут мировой державы. Между тем на открытии Кильского канала все, чем могло похвастаться морское командование, ограничивалось четырьмя броненосцами класса «Бранденбург». На юбилейные торжества по случаю шестидесятилетия пребывания на троне королевы Виктории, состоявшиеся в том же, 1897 году, был послан флагман «Король Вильгельм», явно уступавший кораблям других держав. Кайзер вынужден был принести извинения брату Генриху, заверив его, что «не успокоится, пока не поднимет флот до того же уровня, на котором находится сухопутная армия». В разговоре с Эйленбургом он использовал выражения, больше подходящие для проповеди: военный флот — это «богоданный инструмент, который дом Гогенцоллернов с Божьего благословения использует для того, чтобы вывести Германию на морские просторы».
Еще в детстве Вильгельм любил воображать себя корабелом: рисовал всякие необычные профили судов и тому подобное. С годами это увлечение не прошло — он всерьез занялся конструированием. Некий итальянский адмирал, ознакомившись с одним из эскизных проектов кайзера, рассыпался в комплиментах: «Ваше Величество создали корабль, который будет самым мощным, самым устрашающим и самым изящным из всех, которые видел мир. Мачты — выше не бывает, орудия по дальнобойности превосходят все имеющиеся. Капитанская каюта, кубрики — все на самом высшем уровне, плавать на таком корабле — истинное удовольствие». Закончил он свое похвальное слово, однако, неожиданным образом: «Этот чудесный корабль имеет только один недостаток: он не сможет держаться на воде — утонет сразу как кусок свинца».
Строительство военно-морского флота в Германии не отвечало интересам принца Альберта. Он считал, что между двумя мировыми полицейскими — Великобританией и Германией — должно существовать разделение труда: первая поставляет флот, вторая — сухопутные войска. Но поскольку Великобритания сама отказалась от этой идеи, Германии оставалось только строить свой флот и заниматься полицейскими функциями вместе с другими союзниками. Впрочем, Англия не рассматривалась в качестве противника в отличие от Франции и России.
Вильгельму приходилось считаться с традиционно прусским скепсисом по поводу целесообразности постройки большого флота. При попытке изменить такие настроения очередному линейному кораблю,
