29 марта состоялась беседа между Гатцфельдтом и Джозефом Чемберленом, в которой на официальном уровне обсуждались конкретные условия англо-германской договоренности. Вильгельм положительно отнесся к английской инициативе, но вскоре охладел: полтора столетия назад, во время Семилетней войны, уже имела место британо-прусская коалиция, но чем все это кончилось? Ганноверские родственники бросили Фридриха Великого на произвол судьбы! Кроме того, британская сторона имела в виду пакт, в котором были бы урегулированы колониальные вопросы, а Вильгельма больше интересовала Европа.
Некоторое волнение среди дипломатов вызвало начало американо-испанской войны; в определенных кругах имелись расчеты на то, что Германии кое-кто достанется при дележе американского пирога. Сам Вильгельм склонялся к тому, чтобы разыграть карту легитимизма и призвать Европу на защиту Испании. С точки зрения Бюлова, решающее слово в данном случае должны сказать австрийцы: заинтересованы они или нет в спасении остатков испанской империи. Вена не спешила с заявлением. Никакой общеевропейской солидарности не было, что возмущало Вильгельма. Он вновь констатировал коварную роль Альбиона: «Англия не хочет считать себя частью Европы… Она хочет утвердить себя как независимая часть света между европейским континентом и Америкой или Азией».
У Гогенлоэ в конце 1897 года умерла жена. Почти оглохший, страдающий от астмы канцлер так и не оправился от постигшего его горя. Политическая жизнь стабилизировалась — бразды правления фактически перешли к Бюлову. Эйленбург выразил свое удовлетворение: «Все в умелых руках Бюлова, которого кайзер называет „моим Бисмарком“». В апреле по инициативе Круппа и принца Вида был образован «Флотский союз». К 1906 году в нем насчитывался миллион членов. Для сравнения: в Великобритании аналогичная организация сумела привлечь всего 35 тысяч сторонников.
30 мая Вильгельм послал письмо Николаю, в котором подробно информировал его (разумеется, в собственной интерпретации) о недавней попытке англичан втянуть его в союз с ними. Он считал, что речь шла о личной инициативе его бабки, королевы Виктории: она хотела лишний раз продемонстрировать, что можно по-родственному решить все проблемы. Впоследствии Вильгельм объяснял свой отказ принять авансы англичан тем, что он не хотел, чтобы его использовали как «сухопутный противовес» России. В письме Никки он заявлял, что стремится лишь к союзу с Россией. Вместе с тем, указав, что британская инициатива «носила серьезный и искренний характер», он задавал адресату откровенный вопрос: «А теперь я прошу тебя, как старого и верного друга, — скажи мне откровенно, что ты мне можешь предложить взамен и как ты поступишь, если твое предложение меня не устроит?» Месяцем позже он снова заявил о своей приверженности «традиции, в которой меня воспитал мой любимый дедушка», — имея в виду ориентацию на Россию. Однако к тому времени настроения в Санкт-Петербурге изменились. Если Александр II имел прямую телеграфную связь с Берлинским замком, то советники Николая II были в основном настроены антигермански.
В конце марта по Зигесаллее от Бранденбургских ворот до колонны Победы появились скульптуры с изображением правителей Бранденбурга, начиная с тех, кто в давние времена сражался со славянами- вендами. Это был подарок кайзера своей столице. Альфред Керр в «Прагер тагеблатт» не удержался от язвительного комментария: «Бульвар Победы? Скорее — проспект Ушедшей Славы». Керр считал, что статуи только испортили пейзаж Тиргартена; единственное, что ему понравилось, — полукруглые скамейки, напомнившие ему картины Альмы-Тадемы.
16 июня Вильгельм выступил с речью перед актерами императорского театра, в которой обрушился на тех из них, кто забывает о лежащей на деятелях искусства «национальной миссии». По стилю и содержанию его излияния обнаруживают разительное сходство с тем, что немцам пришлось впоследствии слышать от их фюрера. Вильгельм вообще не привык сдерживать себя в театре — во время представления он имел обыкновение ужинать в королевской ложе. Остальные зрители оставались голодными, и в антракте в дни посещения спектаклей кайзером буфеты были закрыты. В упомянутой речи кайзер заявил, что сценическое искусство должно сыграть «свою роль в формировании общественной мысли и благородной морали», добавив (здесь прямая параллель с риторикой Третьего рейха): «Театр — одно из моих орудий в постоянной борьбе против материализма и антинемецкого поведения».
«Северную экспедицию» 1898 года пришлось срочно прервать: во время пребывания ее участников в Бергене пришло известие о кончине Бисмарка. Вильгельм распорядился немедленно взять курс на Киль и оттуда сразу же отправился во Фридрихсру. Он хотел устроить пышные государственные похороны и поместить прах Бисмарка либо в склеп Гогенцоллернов в Берлинском соборе, либо рядом с могилой Вильгельма I в Шарлоттенбурге. Герберт огласил завещание отца, в котором тот просил предать его земле в своем собственном поместье. Посол в Вюртемберге Аксель фон Варнбюлер, близкий приятель Эйленбурга, в письме своей сестре, баронессе фон Шпитцемберг, использовал момент, чтобы лишний раз заклеймить недостойное поведение отпрыска «железного канцлера»: «Герберт всегда был злым гением, который всячески поощрял старца в его брутальном цинизме, в его политике третирования кайзера как марионетки; раньше тот таким образом обращался со всеми германскими монархами, и это ему сходило с рук, но вот однажды коса нашла на камень…»
В августе сенсацией стала российская инициатива созыва мирной конференции в Гааге. Вильгельм посчитал идею «утопической» и лицемерной. «Мы и так двадцать восемь лет живем в условиях мира, что еще нужно?» — заметил он, добавив словечко «Дальдорф!» — так называлась психиатрическая клиника в Берлине. Определенный прогресс был достигнут на дипломатическом фронте: 30 августа в Виндзоре был подписан секретный британо-германский договор, согласно которому Германия получала первоочередное право на владения португальской колониальной империи, когда та начнет рушиться. На следующий год Великобритания великодушно предоставила Германии соответствующую «гарантию». Крах португальской империи последовал лишь через восемьдесят лет.
18 августа Вильгельм высказал свое возмущение комментариями католической прессы в Австрии и во Франции по поводу его предстоящего визита в Святую землю. Кайзера сравнивали с простым паломником. Керр, как всегда, сосредоточился на юмористических деталях путешествия: какие меры были приняты на кайзеровской яхте, чтобы должным образом обеспечить «туалет нашей императрицы», как будет выглядеть караван: впереди «Гогенцоллерн» с музыкантами, следом — корабль с духовными лицами. «Крестовый поход с комфортом», — подытожил Керр.
20 сентября в Стамбуле кайзер решил еще раз открыть глаза кузену Никки на коварные замыслы англичан: он обнаружил, что те хотят захватить Крит. Вильгельм выступил в защиту турецких помещиков- мусульман и посоветовал царю со своей стороны взять мусульман под свое покровительство. 29 октября Вильгельм с супругой торжественно въехали в Иерусалим. Вдоль пути их следования были расставлены солдаты, на столбах развевались турецкие и германские флаги. Для Вильгельма путешествие кончилось, во всяком случае, более благополучно, чем для его отца двадцать восемь лет назад. Самым ярким эпизодом стал обряд освящения церкви Спасителя. 9 ноября кайзер писал Николаю II из Дамаска, что на него крайне неприятное впечатление произвели непрерывные свары среди священнослужителей и прихожан в храмах: не будь он так тверд в своих религиозных убеждениях, он бы подумал о переходе в мусульманство; политические интриги в местной христианской общине просто ужасны.
В отличие от Иерусалима Дамаск и Бейрут с их «чудесными виллами» Вильгельму понравились, напомнив ему о пейзажах Южной Италии и Сицилии. По его словам, «никогда еще монарха-христианина не принимали здесь с таким воодушевлением и такой радостью». Неизвестно, что послужило основанием для такого категорического суждения. Попутно Вильгельм решил просветить своего кузена насчет зловредной сущности его союзника — Франции («дело Дрейфуса» было в самом разгаре): «Французы барахтаются в своей трясине и разбрасывают грязь направо и налево, так что скоро будет вонь по всей Европе». Не преминул он отметить и их «позорное отступление от Фашоды», имея в виду недавний инцидент в Судане, когда Англия и Франция — последний раз в истории — оказались на грани войны. Другое дело Турция, это отнюдь не «больной человек Европы», это государство «полно жизненных сил, вовсе не полутруп».
Позже, в Доорне, Вильгельм объяснил, почему он отказался от старой своей мечты — объединить сухопутную мощь Германии и морскую мощь Великобритании, причем в тот самый момент, когда англо- германский союз казался уже реальностью: «В условиях практического отсутствия у нас флота нам пришлось бы довольствоваться теми объедками, которые англичане свысока бросали бы нам. Таковы законы мировой политики и мировой экономики. В то же время на континенте мы приняли бы на себе весь риск, связанный с предназначенной для нас ролью британского меча». Короче говоря, Вильгельм решил не
