хочет вырваться наружу, но он изо всех сил сдерживается. Очень внимателен, не замечает только этой внутренней борьбы в себе самом. Все это даже трогательно…»
Ратенау достаточно высоко оценил интеллект кайзера, но отметил и его слабые стороны: «У кайзера нет понимания трагического элемента в жизни; даже на уровне подсознания этой проблемы для него не существует. Не то чтобы он был наивен, нет, у него есть интеллектуальные задатки, но все это так неразвито. Он видит все только в свете дня, не идет дальше яркого факта. Важнее всего для него то, что французы называют „кларте“ — „ясность“». Ратенау немало удивляли и даже озадачивали некоторые решения кайзера. Например, он назначил очевидного болвана командиром гвардейского полка. На вопрос, чем он руководствовался, последовало оригинальное объяснение: раз в год ему придется сидеть рядом с этим деятелем, и он не хочет, чтобы ему докучали всякими умствованиями.
Вильгельм, когда хотел, абсолютно не обращал внимания на расовую или религиозную принадлежность. Тезис «кто еврей, определяю я сам», введенный венскими антисемитами, кайзер усвоил быстро. Он выразил, например, полное одобрение намерению Ратенау баллотироваться в депутаты рейхстага. Кроме Баллина и Ратенау — отца и сына, в ближнем окружении Вильгельма состояли другие представители еврейской диаспоры — гамбургский банкир Макс Варбург, Саломонсоны, Роберт фон Мендельсон и Карл Фюрстенберг. Кайзер поддерживал с ними вполне приятельские отношения. Все они были ассимилированными евреями, по сути, немецкими националистами. Заметим, что Макс Гарден в своей газете нападал на кайзера не потому, что считал его чрезмерно воинственным, напротив, журналист упрекал императора в слабости.
Заигрывания Вильгельма с еврейской общиной далеко не всегда находили одобрение со стороны его подданных. Распространенные в обществе чувства выразил личный дантист кайзера Артур Дэвис. В разговоре о крупнейшем берлинском богатее, сосредоточившем в своих руках торговлю углем, Фридлендере, Дэвис с неодобрением отмечает: «Кайзер возвел его в дворянское достоинство, и теперь он зовется Фридлендер-Фульд. Другой богатый еврей, Швабах, он тоже получил дворянский титул и стал фон Швабах… И так случилось со многими богатыми евреями. Он посещает их особняки, вроде бы ради того, чтобы осмотреть их коллекции, а на самом деле просто чтобы польстить их самолюбию». Кстати, о дантисте- антисемите: в 1925 году некий Вернер Каутч опубликовал в Берлине опус под названием «Придворные истории из времени правления кайзера Вильгельма II», в котором обвинил Дэвиса в том, что он скрывал свое происхождение и настоящее имя — Натан.
Возможно, к большинству знакомых из еврейской диаспоры Вильгельм относился чисто прагматически, но по крайней мере одного из них — Баллина — вполне можно было назвать другом (если такое понятие было известно кайзеру, что сомнительно). Во всяком случае, Вильгельм не забывал поздравить владельца «ГАПАГа» с днем рождения, выражал беспокойство и сочувствие по случаю его болезней. Баллин всегда бывал в числе приглашенных на «орденфест». Вильгельм, приезжая в Гамбург, всегда обедал с Баллином — как в официальной, так и в домашней обстановке. Баллин бывал гостем у Вильгельма в Потсдаме. 15 октября 1903 года, когда завершались последние приготовления к обряду конфирмации сыновей Вильгельма — Оскара и Августа Вильгельма (Ауви), — Баллин был в числе почетных гостей наряду с Бюловом и Меттернихом.
Вильгельм не был снобом в вопросах титулов и генеалогии. Главное, что его привлекало, — богатство, стиль и пышность приемов и развлечений. Ему нравились американские плутократы; желанным гостем на «Кильской неделе» был, например, владелец чикагских боен, мультимиллионер Джонатан Огден Армур. В магический круг приближенных кайзера попали и два подданных британской короны — либеральный политик Томас Брэсси, позднее получивший титул графа, и владелец верфей из Ольстера лорд Пирри, уроженец канадского Квебека.
VIII
Подрастали сыновья. Один за другим они начинали свою военную карьеру — либо в сухопутной армии, либо во флоте. Никто, кроме Ауви, ей не изменил. Для Вильгельма было свойственно характерное для Гогенцоллернов пренебрежительное отношение к девочкам, но, когда Дона родила дочь, сердце его растаяло. Виктории Луизе позволено было все, ее никогда не наказывали. Как отмечал позднее старший сын, кронпринц, «с нами, мальчишками, он был доброжелателен и даже по-своему проявлял родительские чувства, но только сестре удалось с самого детства завоевать его сердце». Кайзер считал, что сыновей баловать нельзя — они должны учиться «военной дисциплине». Мальчики в возрасте десяти лет, как и сам Вильгельм в свое время, переступили порог казармы. Гражданского ментора, подобного Хинцпетеру, никто из них не получил. Военным гувернером кронпринца был назначен Фалькенгайн, ставший впоследствии генералом, министром и начальником Генштаба. Военное образование принцы продолжили в элитном кадетском корпусе, расположенном в Плене (Шлезвиг-Гольштейн), которым командовал генерал фон Гонтард.
«Седьмым сыном» Вильгельма называли сироту Чарльза Эдварда (его отец, герцог Олбани, умер еще до рождения сына). В 1900 году в возрасте шестнадцати лет Чарльз Эдвард, воспитанник Итона, был по велению королевы Виктории отправлен в Германию, чтобы подготовиться к исполнению обязанностей правителя герцогства Кобургского. Этому предшествовали сложные династические комбинации. Последний Кобург, брат английского принца-консорта Альберта Эрнст, скончался в 1895 году, не оставив наследника. Какое-то время герцогством правил герцог Эдинбургский, однако его единственный сын рано умер, и престол снова оказался вакантным. Вмешался кайзер, не желавший, чтобы его английские родственники решали, кто будет одним из германских монархов. Вильгельм предпочел бы, чтобы эту миссию принял на себя герцог Коннаут, но тому вовсе не улыбалась перспектива отказа от своего положения и военной карьеры на родине ради чисто декоративной роли на крошечном куске чужой земли. Такой роли герцог не пожелал и для своего сына. В ходе бурной дискуссии, состоявшейся в 1899 году в замке Вартбург, было решено, что наследство Кобургов перейдет к Чарльзу Эдварду. Пятнадцатилетнего подростка уговорили перейти в подданство к своему двоюродному брату. Вильгельм поставил условие: мальчик должен получить немецкое воспитание. Таким образом, юноша оказался в Германии, получив напоследок напутствие от фельдмаршала лорда Робертса: «Постарайся стать настоящим немцем». Это было нелегко: Чарльз Эдвард совершенно не знал языка своей новой родины, и до его совершеннолетия в герцогстве было введено регентство. Он старался — стал кадетом новой военной школы в Лихтерфельде, потом офицером Первого пехотного полка. Субботу и воскресенье он проводил в семье кайзера в Потсдаме, где, видимо, и познакомился с двоюродной сестрой Доны, Викторией Аделаидой Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбургской, которая в 1905 году стала его женой. Вскоре он вступил в права владения своим герцогством. С началом Первой мировой войны его прежняя родина стала для него вражеской страной. Чарльз Эдвард первым из немецких принцев крови перешел на сторону Гитлера и оставался ярым нацистом вплоть до своей кончины в пятидесятые годы XX века. Такая вот печальная история.
Что касается Вилли Маленького, как прозвали кронпринца (не только в Англии, но и в его собственной семье), то он, отпраздновав на рубеже веков свое совершеннолетие, превратился в источник постоянного раздражения для своего отца. Его первое политическое заявление, сделанное в Эльсе по случаю неожиданной и таинственной смерти Круппа (об этом — чуть позже), содержало грубые нападки на «мерзавцев» — социалистов. Чувства были взаимными. Сам Вильгельм социал-демократов тоже не жаловал, но его обеспокоил тот факт, что его старший сын стал буквально идолом правых радикалов — пангерманистов. Наследник не скрывал своего мнения: отец окружил себя никуда не годными советниками. Главными объектами ненависти Вилли Маленького были Мюллер и шеф гражданского кабинета Валентини, которые, по мнению принца, «упорно навязывают кайзеру свои собственные взгляды и заставляют его следовать им во всех важных вопросах».
С точки зрения кронпринца, люди из окружения отца отгородили его «от народа». По этому случаю он вспомнил свое детство — даже ему, чтобы увидеть отца, приходилось испрашивать разрешение у гувернера или воспитателя. Что говорить о других, продолжал принц, — только канцлер имеет право на личную аудиенцию один на один с кайзером, остальные министры должны представлять свои доклады в присутствии начальников кабинетов (ненавистных ему Мюллера и Валентини), коль скоро речь идет о
