Новое для Кутыкая разве только в поведении Гырголя. То убийство, то захват чужого пастбища, угон оленей за долги, невтумство в каждом стойбище, спирт. Гырголь всюду называет себя хозяином Амгуэмской тундры. А разве может один человек быть хозяином всей тундры? Недавно в гневе он прогнал из тундры бедняка Чока: «Встречу — убью!» — крикнул Гырголь ему вслед. А вдруг он когда-нибудь прогонит из тундры и Кутыкая? «Куда пойду с тремя детьми, женой и со своим маленьким стадом?» Годы идут, а стадо Кутыкая не увеличивается. Много приходится убивать оленей для пищи: дети, да и самому нельзя без еды.
Кутыкай в пологе один. За кожаной перегородкой слышны пьяные голоса Джона и Гырголя, Горят два жирника. Тепло. Китти — так зовут «помогающую» Джона — не выходит из комнаты американа. Джон нарядил ее в таньговские одежды, и она совсем перестала быть похожей на женщину. Даже во сне Кутыкай не видел таких.
Прислушиваясь то к пьяным возгласам своего хозяина и Джона, то к вою пурги, Кутыкай пытается придумать, как ему увеличить свое личное стадо, чтобы стать независимым, уйти от Гырголя. Ему стыдно быть «помогающим» у убийцы: словно и на нем кровь, хоть он сам не убивал никого. Но сколько ни прикидывает в голове пастух, ничего доброго придумать не может. Единственный способ стать многооленным — это жениться на дочери богатого оленевода. Но кто же отдаст бедняку дочь? Да Кутыкаю уже и лет не так мало, и семья у него, где уж тут пытать счастья на этом пути! Другая мысль все чаще посещает пастуха. Уже давно по тундре кочуют слухи о каком-то сильном таньге Ван-Лукьяне, который один раз был в стойбище Омрыквута. Слухи проникают в каждую ярангу бедняка. Говорят, таньг учит пастухов собраться всем вместе, прогнать богачей и поделить оленей между собой. Если верить его словам, так поступили таньги на Большой земле, и теперь все живут хорошо. Так же, говорит, американов прогнать надо. «Конечно, — думает Кутыкай, — американов надо! Плохие. Да и Гырголь тоже стал вроде Джона…» Что же касается Омрыквута, то здесь — хотя Кутыкаю и очень надо бы увеличить свое стадо, чтобы уйти от Гырголя и жить одному, — он даже не смеет и подумать, чтобы они — Кеутегин, Рольтыргыргин, он и другие пастухи — сговорились бы, прогнали хозяина и забрали его оленей. «Как можно забирать чужое? Таньг, однако, говорит непонятное… Вот если бы Омрыквут сам дал…»
Кутыкай призадумался. Без рубашки, босой, он лежит на шкуре у жирника, шевеля пальцами на ноге. Невысокий лоб весь в морщинах. «Как-то там мои олешки? Не задрали бы волки, — вдруг шевелится в голове беспокойная мысль. — Однако, ничего: Кеутегин хороший пастух, тумга-тум».
Да, Кеутегин хорошо стережет оленей. Сутки дежурит он у стада, потом спит — тоже почти целые сутки, — наедается и снова в тундру. Завидует Кеутегин Кутыкаю: в тепле сидит, курит, людей видит, а здесь — только олени…
Но разве бывает когда-нибудь доволен человек? То, о чем мечтает Кеутегин, совсем не устраивает Кутыкая. «Лучше бы пас оленей!» — думает он. Вот только плохо, что личное стадо так мало. А как сделать, чтобы увеличить его, чтобы всегда в яранге было вдоволь мяса и жира? Нет, никто не может придумать ответа на этот вопрос: ни он, ни Кеутегин — никто.
…Кеутегин. Уже третьи сутки его никто не приходит сменять. Куда пойдешь, где найдешь стадо в такую погоду? И он, измученный, ложится с подветренной стороны у брюха дремлющего оленя и мгновенно засыпает. А неподалеку крадутся к стаду волки… Но спит Кеутегин, а ветер относит от чутких ноздрей оленей тревожные запахи. Быть беде!
Кутыкай тоже спит; опьянев, спит Джонсон. Он проиграл Китти Гырголю, но та, как всегда, вовремя исчезла…
Пурга не утихает.
Над проливом, в тундре, на побережье — всюду властвуют тьма и буран.
Холодно.
Кейненеун больна. Она одна в своем шатре.
Дочь Кайпэ учится вышивать; мать шьет обувь.
Захваченная непогодой, под обрывом, едва заметная из-под снега, лежит насмерть разбившаяся, замерзшая Эмкуль. Не знает старик Вакатхыргин о смерти дочери…
Амнона не спит: болезнь не дает ей покоя.
Краснощекая Майвик опять ласкает ее, ложится рядом.
Тагьек накалывает рисунки на костяные изделия для продажи: на мундштуки, брошки, ножи.
Глава 37
ЗЕМЛЯ ПРОСЫПАЕТСЯ
Слухи об империалистической войне достигли Кочнева только к осени 1915 года. В следующую навигацию ни один русский пароход почему-то не зашел в бухту Строгую. Некоторые сведения о ходе военных действий проникали сюда из американских газет. Сведения были не радостные. Немцы захватили Польшу и часть Прибалтики. Царская армия терпела поражение за поражением, вынуждена была отступать. В ту пору далеко не все знали об измене военного министра Сухомлинова, о том, что некоторые царские министры и генералы вместе с царицей, связанной с немцами, выдавали врагу военные тайны.
Какую позицию заняла в войне партия большевиков, какую работу она проводит в массах, к чему готовится, — вопросы эти волновали Кочнева, но он оказался в неведении. Иван Лукьянович объяснил это тем, что на Чукотку приходил совсем другой пароход; видимо среди членов команды не оказалось человека, связанного с большевиками Приморья.
Шел уже 1917 год, а Кочнев никаких указаний не получал.
— Понимаешь, Дина, — говорил он жене, — я чувствую, что Россия переживает очень ответственный период. Воина потребовала вооружения миллионов рабочих и крестьян. Если партия сумеет… ты понимаешь, сейчас одним дыханием можно опрокинуть самодержавие!
— Это верно, Ваня.
— Ленин считал полезным для революции поражение царизма в русско-японской войне. Теперь, судя по американским источникам, царские войска терпят еще более серьезное поражение. Ты понимаешь, чем все это может кончиться?
— Понимаю, Ваня.
— Мне надо побывать хотя бы в Славянске. Возможно, там больше знают о делах в России.
Однако «благодетель» Кочнева — местный купец воспротивился выезду Кочнева в Славянск «за медикаментами». У купца болела супруга, и он требовал от ссыльного лекаря поставить ее на ноги.
Осенью наконец пришел пароход. Вечером в домик Кочнева постучали. Иван Лукьянович отпер дверь, вышел. У крыльца стоял незнакомый человек в рабочем комбинезоне, из-под которого виднелись полоски тельняшки.
— Простите, ищу знакомую девушку. Не научите?
— Но я не знаю, кого вы разыскиваете.
— Дину Кочневу, не слыхали?
— Слыхал.
— Разрешите войти?
— Пожалуйста.
Это был кочегар с парохода. Он передал Ивану Лукьяновичу пакет и сказал, что зайдет еще раз завтра, в это же примерно время.
Приморская большевистская организация писала Кочневу о многом. Узнал Иван Лукьянович, что атмосфера в России накалилась до предела; поражения на фронтах, нехватка оружия, предательство, миллионы убитых и искалеченных, разруха — все это вызвало ненависть и озлобление к правительству среди рабочих, крестьян, солдат, интеллигенции, усилило и обострило революционное движение народных масс против войны, против царизма как в тылу, так и на фронте, как в центре, так и на окраинах. Недовольство захватило и буржуазию, озлобленную тем, что при дворе хозяйничали пройдохи вроде Распутина, которые вели политику на заключение сепаратного мира с немцами. Буржуазия убеждалась, что царское правительство неспособно вести успешную войну, и решила провести дворцовый переворот,
