сместить Николая Второго и вместо него поставить царем связанного с буржуазией Михаила Романова. Этим она хотела пробиться к власти и предупредить народную революцию.
С января начались стачки, забастовки, демонстрации в Петрограде, Москве, Баку, Нижнем Новгороде. Происходят стычки с полицией. Войска отказываются стрелять в рабочих, переходят на сторону восставших, арестовывают министров и генералов, освобождают из тюрем политических заключенных. Царизм пал.
— Дина! — воскликнул Кочнев. — Дина! Ура! В России нет больше царя!
— Что? — просыпаясь, испуганно спросила она.
— Царь свергнут, Динка!
— Тише, Ваня. Я ничего не понимаю.
Но вот лицо Кочнева стало хмурым. Он читал о двоевластии, о том, что победившие рабочие и крестьяне, по сути дела, добровольно отдали власть представителям буржуазии…
Перед большевистской партией, писали ему, встала новая задача — разъяснять опьяненным от первых успехов рабочим и солдатским массам, что до полной победы революции еще далеко, что пока власть находится в руках буржуазного Временного правительства, а в Советах хозяйничают соглашатели — меньшевики, эсеры, — народу не получить ни мира, ни земли, ни хлеба, что для полной победы необходимо сделать еще шаг вперед и передать власть Советам.
— Слушай, Дина. Партия вышла из подполья! Ленин — в Петрограде! Курс партии — на подготовку вооруженного восстания!
В жизни и деятельности Кочнева наступил очень ответственный период. Через Элетегина, лично, через многих своих приверженцев в разных селах Иван Лукьянович всеми силами готовил чукчей к тому дню, когда, может быть, и им придется с оружием в руках изгонять представителей Временного правительства и самим становиться у власти.
Однако время шло, а новых инструкций Кочнев не получал. Он долго не знал об Октябрьской революции, о Брестском мире, об интервенции, блокаде, гражданской войне.
Минуто уже почти два года, как в России совершилась революция. Но на Чукотке Советской власти еще не было.
Узнав о свержении царя, купцы и рыбопромышленники в Славянске взяли под домашний арест уездную администрацию во главе с бароном Клейстом и создали «Комитет безопасности»; позднее они отстранили от власти прибывшего с опозданием комиссара Временного правительства и вошли в состав марионеточного «совета», а минувшим летом сложили свои «полномочия» перед колчаковской администрацией.
Пока делались запросы недолговечным правительствам о том, как поступить с бывшими правителями уезда, барон Клейст, находясь не у дел, спокойно жил в Славянске. Он без труда нашел общий язык с представите лем Колчака, оказывая ему многочисленные услуги как опытный консультант.
На пароходе, с которым прибыла в Славянск колчаковская администрация — новые начальник и секретарь уездного управления, мировой судья и милиционеры, — находились и другие пассажиры. Когда «высокое начальство» в окружении подобострастных купцов и рыбопромышленников покинуло берег, с парохода сошло еще два человека, тайно посланных на Чукотку Приморской большевистской организацией. Под вымышленными фамилиями они уже через несколько дней поступили на работу. Мандриков заведовал продовольственным складом. Берзин нанялся в сторожа при уездном управлении…
Тридцатилетний Мандриков, слесарь-машинист по профессии, несмотря на свою молодость, многое уже пережил. Сидел в тюрьме, участвовал в революционном движении, был во Владивостоке приговорен колчаковцами к расстрелу, бежал на Камчатку. Теперь ему предстояло на Чукотке выполнить ответственное поручение партии.
Почти одновременно с приездом Мандрикова и Берзина в Славянск Кочневу было предложено связаться с ними.
Колчаковцы начали свою деятельность с арестов, вынесения тяжелых обвинительных приговоров, поддержки американских торговцев.
Тем временем подпольная группа проводила тайную большевистскую агитацию среди рыбаков, охотников, рабочих угольных копей, среди местного населения, сколачивала ядро, готовясь к установлению Советской власти.
Осенью Кочнев приехал в Славянск. Он знал о готовящемся восстании и рвался принять в нем участие. Но Мандриков предложил ему вернуться в бухту Строгую и там ждать указаний. Слишком долгое пребывание Кочнева в Славянске могло показаться властям подозрительным. И без него в уезде появилось много людей, связанных с подпольем; это могло быть понято колчаковцами как стягивание сил, могло выдать замыслы организации. К тому же, проводя мобилизацию в колчаковскую армию, власти могли забрать и Кочнева. Купцы и промышленники усердствовали с доносами на всех сочувствующих Советской власти; колчаковцы жестоко репрессировали таких людей. Подпольная организация оберегала свои кадры.
На обратном пути, как всегда, Кочнев задерживался в чукотских поселениях и стойбищах оленеводов, рассказывал о событиях в стране и уезде, о декретах Советской власти, о том, кто такие большевики и за что они борются. Всюду у него были друзья и верные люди. Это через них он обычно получал письма и книги из Славянска.
Иван Лукьянович нервничал. Уже ноябрь, а никаких вестей из Славянска нет. Правда, лишь недавно установился санный путь; больше месяца нельзя было передвигаться ни морем ни сушей, только пешком, а уезд не близко: около недели надо идти.
В семье Кочнева тоже неспокойно. Дина все чаще проявляла тревогу о здоровье своего первенца. Да, признаться, и ей не все было понятно в поступках мужа. Ведь революция давала ему право на возвращение, а он вот опять остался зимовать.
Ребенок действительно выглядел слабым.
— Может быть, Дина, вы поедете пока без меня? — спросил Иван Лукьянович и почувствовал, как защемило у него сердце.
Но последний пароход ушел, а Дина не уехала.
В ожидании вестей из Славянска Иван Лукьянович еще и еще раз штудировал марксистскую литературу, делал выписки, размышлял, намечая план деятельности Советской власти на Чукотке.
Как-то в свободное от занятий время он просматривал американские газеты, обнаруженные им у купца на прилавке.
— Дина, что это за слово? Его и в словаре нет. И вообще ничего не понимаю: какой-то трон, приз, королева…
Все эти годы жена занималась с ним английским. Она подошла, взглянула в газету:
— Баку. Знаешь такой город?
— Ах, Баку!.. А это?
Дина перевела:
«В отношении нефти Баку не имеет себе равных. Баку — величайший нефтяной центр мира. Если нефть — королева, то Баку — ее трон. Однако самый большой приз для цивилизованного мира со времени открытия обеих Америк — это Сибирь».
— Вон оно что, — наконец разобрался он в тексте, — призы себе намечают, делят…
Пришел Устюгов, мрачный, хмурый.
— Вы чем озабочены? Что-нибудь случилось? — спросил его Кочнев.
— Чаю хотите? — предложила Дина.
Василий сел, ничего не ответил хозяйке.
— Попутал ты меня, Иван. Опять в ярангу загнал, — пробасил он. — Жена поедом ест.
— Ну, это не опасно, — попытался пошутить хозяин, — вас с такой бородой трудно съесть.
— Зря послушал тебя, надо было пробиваться дальше, к Амуру.
— Великолепно, — Кочнев осуждающе покачал головой: — Пробиваться прямо в Колчаку в армию. Стоило для этого покидать Аляску!
— Черт-те что творится на белом свете! — выругался Устюгов и смолк.
Его положение и вправду было трудным. Бросил в Уэноме какую ни на есть избу и снова влез в ярангу
