Бегом на шпильках

просто поговорит с Пирсом. Я…

— Я не могу просить его об этом, — выпаливаю я, чувствуя, как трясутся ноги.

— Да ладно, старушка, я не так много от тебя прошу. Я…

Именно «старушка» решает все.

— Нет. Не могу, — говорю я очень холодно. И, поддавшись внезапной вспышке храбрости, властно переключаюсь на вторую линию. — Прости, мне так неудобно, что заставила тебя ждать, — блею я в трубку.

— Надо думать, — отвечает Франни. — Что у тебя?

Чтобы ввести ее в курс дела, требуется краткое пояснение, во время которого я проглатываю столько гордости, что мой вес наверняка удваивается. Франни сдает смену в 22:15. Мы можем встретиться у больницы или где-нибудь по пути к ее дому. Бар возле станции метро «Банк», где она обычно делает пересадку до Бетнал-Грин, вполне подойдет.

— Отличное предложение, Франни. Но, может, нам лучше пересечься в «Кувшине и кабачке», в Корнхилле? Это в самом центре Сити, сразу за углом от той станции, где ты пересаживаешься.

В трубке слышится кашель, будто Франни подавилась моим дурным вкусом.

— Натали, — вздыхает она. — Какая же ты все-таки мелкобуржуазная! Я никогда не была в этом «Кувшине и кабачке». Но, думаю, будет весьма познавательно. Что же до твоей проблемы с Крисом, то мне, конечно, очень жаль, но, знаешь, я нисколько не удивляюсь. Неужели ты сама не видишь, что, сознательно отвергая внешность физически зрелой женщины, ты потворствуешь извечному мужскому свойству преувеличивать ценность худобы? Ты же сама помогаешь Крису подавлять тебя! Гораздо легче подчинить себе женщину, которая выглядит такой хрупкой и недоразвитой, как ты; и значительно сложнее — такую здоровую амазонку, как Барбара, или такую роскошную мамочку, как я.

«Надо же, как, оказывается, можно обрисовать женщину в центнер весом, — думаю я. — Интересно, ей никогда не приходила мысль заняться пиаром?»

— Естественно, он будет обращаться с тобой, как с игрушкой, раз у тебя не хватает смелости бросить вызов его первобытным страхам, представ перед ним в образе зрелой, властной, могущественной женщины. А изнуряя себя голодом, доводя себя до полного истощения и никогда не поднимая голоса в свою защиту, ты лишь поддерживаешь в нем убежденность в том, что властная и сильная женщина, по сути, мужеподобна. Ты понимаешь это, Натали? Ты, покладистый ребенок, позволяешь реализовываться его фантазиям относительно силы и власти; и именно по твоей милости эти фантазии становятся фактазиями. Если ты не пополнеешь, он так и будет продолжать трахаться налево и направо! Оставаясь в восьмом размере, ты тем самым признаешь его физическое и умственное превосходство. Ты перестаешь быть личностью! Так что сделай милость: подумай над тем, что я сказала. Увидимся в «Кувшине и кабачке», в десять-сорок. Au revoir!

Уже через две секунды после того, как Франни завела свой монолог, я поняла: мысли, которые приходят в голову в два часа ночи, редко оказываются такими замечательными, какими кажутся в момент своего зачатия. Однако уже слишком поздно. Телефонная трубка непосильным грузом оттягивает мне руку. Помогая Бабс решать ее семейные проблемы, я втянула в это дело самого большого и злобного тролля на свете. Перезвонить Франни у меня не хватает смелости, так что остаток дня я провожу в состоянии нарастающего ужаса. В 21:30 понимаю, что больше выносить этого не могу, — и выхожу на улицу. Кстати, — не то чтоб мне и впрямь интересно, — и все же: где Энди? Гуляет с какой-нибудь девчонкой? Нога за ногу тащусь к метро. Если есть необходимость убить время, то на лондонский общественный транспорт можно полностью положиться. В этом городе любая поездка занимает не меньше часа: обязательно какая-нибудь станция окажется закрытой — то из-за сломанного эскалатора, то в честь дня рождения билетного кассира. Давно мечтаю перебраться куда-нибудь в Бангладеш: хочется реально почуствовать, что такое эффективность.

Районная и Кольцевая линии доставляют меня до нужной станции ровно за семь минут.

Намеренно выхожу из метро не там, где нужно, и плетусь муравьиным шагом по Треднидл-стрит, думая про себя: «Как тут все серо и элегантно. Кстати, а разве не здесь где-то работает Саймон?».

Господи, я точно блондинка. Ну конечно же Саймон работает где-то здесь! Иначе откуда бы мне знать о таком магните для мерзавцев всех мастей, как «Кувшин и кабачок»? Как-то, еще в мирное время, Бабс силком затащила меня туда — выпить по рюмочке за день рождения этой сволочи! «Здесь как бы его второй рабочий кабинет», — сказала она тогда с любовью в голосе.

И пока я предаюсь воспоминаниям, откуда-то из глубины всплывает смутная мысль. А что, если он там? Могу поспорить, что так оно и есть. Готова ли я встретиться с ним лицом к лицу? Да, готова. Покладистый ребенок, говоришь?! Я вам, на хрен, покажу, кто из нас покладистый! Хотя «совершенно незачем так выражаться», как сказала бы мама… Подобно фурии, врываюсь в «Кувшин и кабачок», задержавшись перед входом буквально на секунду: подкрасить губы.

Ноги становятся ватными в ту же секунду, как я вливаюсь в шумную сутолоку бара. Тысячи хорошо оплачиваемых глаз скользят по мне, мгновенно оценивая и тут же выбрасывая из головы мою кандидатуру. Опускаю глаза в пол, прекрасно зная, что выгляжу дешево (где-то в самом низу налоговой шкалы). Чувствую себя замарашкой на королевском балу. Бессмысленно даже пытаться купить выпивку: бармены за стойкой игнорируют меня точно так же, как воспитанная компания игнорирует эрекцию у собаки. Что я здесь делаю? Что за идиотская мысль — притащиться сюда?! Я этого просто не вынесу. Выдергиваю из сумки мобильник и набираю сообщение для Франни: «Прости, что впутала тебя, но уже все ОК». Вот так. Теперь — в туалет, потом — сразу домой. И никто не пострадал.

Начинаю осторожно протискиваться сквозь галдящую толпу, — «извините, простите, разрешите», — опасливо касаясь стенок из серых, сделанных на заказ спин, чтобы меня не сжали, как виноград в давильном прессе; подныриваю под подносы, уставленные выплескивающимися пинтами, — «прошу прощения, извините», — словно это не их вина, а моя.

Неожиданно за моей спиной раздается чей-то резкий, лающий голос, лишь слегка закругленный по краям:

— Натали! Вот уж не думал, что ты звисаешь в тких збегаловках. Может, пздроваешься?

Саймон тяжело хлопает меня по плечу и разворачивает к себе.

— Привет, привет, — бормочу я, как бы со стороны слушая свой собственный голос, — такой слабенький и писклявый, — и думаю: «И что теперь?». Отмечаю его развязную позу, тщетные попытки сфокусировать взгляд и пытаюсь изобразить холодную улыбку.

— Пшли, пзнакомлю тебя с ребятми, — нечленораздельно произносит он. Его рука соскальзывает вниз. — Джнтльмны, — грохочет он. Шумное скопление шикарных пиджаков рассоединяется, принимаясь рассматривать меня в упор. — Пзвольте прдставить вам мою пдругу.

«Пдругу»? С каких это пор мы стали «дрзьями»? У него четыре месяца ушло только на то, чтобы запомнить, как меня зовут! Придав ускорение, меня выпихивают вперед, и модно- щетинистые лица тут же начинают кивать, ухмыляться и бесстыдно разглядывать меня сверху донизу. Я уже давно рухнула бы от алкогольных паров, если бы не Саймон, который так и не убирает руку с моей спины: похоже, он просто забыл, что она до сих пор там. Блеющим голосом выдавливаю из себя какие-то приветствия, но дальше этого дело не движется.

Он растягивает слова:

— Ндо взять тбе выпить, что бдешь? Как насчет чего-нибудь розовенького: «розовый дамский», водка с клюквой, «кир рояль»?[52]

Стадо шимпанзе считает это удачной шуткой, так что приходится вызвать дух Франни:

— Звучит заманчиво, но я бы с большим удовольствием выпила пинту «Карлсберг Элефант». (Откуда я про него знаю? Да просто как-то видела, как это пил один бомж на улице.)

Дружки Саймона сгибаются пополам от хохота, брызгая пивом друг дружке на дорогие галстуки.

— А где Бабс? — спрашиваю я строго. — Она подойдет?

Саймон — рука словно намертво приварена к моей спине — направляет меня к бару, и через несколько секунд в другой его руке, будто откуда-то из воздуха, материализуется бокал с чем-то розовым.

— Моя жена, — противно хихикает он. — Маааяаа жееенааа сейчас спсает жизни. Она у нас спсательница. Ты рзве не знала?