Бегом на шпильках

данном, конкретном случае моя храбрость подпитывалась обыкновенным страхом. Я страстно желала, чтобы Крис оказался как можно дальше от меня, когда попробует взъерошить свои черные кудри и поймет, что тюбик «белой дряни» был вовсе не новым вонючим кондиционером, а самым что ни на есть лучшим и эффективным кремом для удаления волос, что только можно купить за 5 фунтов 99 пенсов. Вечная проблема с этими мужиками. Чересчур, блин, много о себе думают: мол, делать нам больше нечего, только наклейки читать.

— Доброе утро.

Это Энди. Он выскакивает из своей комнаты, в каком-то жутком халате в клетку и стариковских тапках, портя всю прелесть момента.

— Я действительно слышал, — он рисует в воздухе причудливую загогулину, — драму?

— Да, я только что выгнала Криса.

— И правильно сделала, — комментирует он, растягивая слова и изображая аплодисменты. — Давно пора. Туда ему, козлу, и дорога.

А затем дабавляет:

— Надеюсь, ты не сердишься, что я впустил его вчера вечером. Он сказал, что вы договаривались, а я так вымотался, что не смог защитить нашу крепость.

— О, ерунда, не бери в голову. Мм, наверное, он ужасно расстроится.

— Так ему и надо, — восклицает Энди, потирая щетину. — Ты для него слишком хороша. Полагая, что это комплимент, делаю довольную гримасу и говорю:

— Спасибо. Хотя я имела в виду вовсе не это.

И рассказываю про крем для удаления волос. Мы хохочем так громко, так заливисто, и я совершенно забываю, что отношения между нами вроде как должны быть неловкими. Энди исчезает в ванной, а я решаю вычеркнуть из жизни вчерашний хаос и начать все заново. Мудрость моего решения подтверждается в 9:31, когда раздается пронзительный телефонный звонок.

— Алло?

— Саймон?

— Нет, это Натали, — отвечаю я удивленно: неужели мой голос так похож на мужской?

— Да нет же, это я — Саймон.

— Ой! — вскрикиваю я.

— Натали, я хотел извиниться за вчерашнее. Мне ужасно неловко. Я вел себя отвратительно. Все эти подколки насчет женитьбы были для меня как, ну, как шок, что ли. В общем, я не справился с собой, но я не такой урод, как ты думаешь. Я постараюсь взять себя в руки, обещаю: больше никаких диких сцен, вроде вчерашней. Бабс — самая лучшая, а я вел себя как последний засранец. В общем, ну, пусть это будет строго entre nous,[57] ладно? Я могу тебе доверять? Ты ведь ничего ей не скажешь, правда?

Он что, совсем сбрендил?

— Саймон, — отвечаю я хрипло. — Вот те крест, и чтоб я сдохла! Клянусь, я никогда и ни за что не скажу Бабс, — и мысленно добавляю: «за какого идиота она вышла замуж». — Надеюсь, ты сейчас тоже говорил вполне серьезно, правда?

— Абсолютно, — отвечает он очень отрывисто и кладет трубку.

Сжимая нетвердыми руками чашку с мятным чаем, я благодарю Господа за ниспосланное спасение. И жили они после этого долго и счастливо. Однако рано я радуюсь: Небесный Хулиган еще не закончил. Минуту спустя телефон звонит снова. На сей раз это Франни.

— Я видела, — говорит она, — как ты целовалась с Саймоном.

Глава 27

Знаете, это все равно как пропустить на дороге другую машину вперед себя. Ты вовсе не обязана ее пропускать, но ты чувствуешь себя праведницей, тебе хочется, чтобы весь мир жил в гармонии, — и ты бескорыстно машешь рукой: мол, проезжайте! И что же ты получаешь взамен за свое беспокойство? Еще большее беспокойство. Сто процентов — ты впустила на свою полосу придурка, который будет плестись со скоростью пятнадцать миль в час, непредсказуемо тормозить перед несуществующими препятствиями, неуверенно подкрадываться к зеленому светофору, словно тот заминирован или рвать вперед, стоит тому смениться на красный. В результате ты непременно опоздаешь на важную встречу и, вполне возможно, даже понесешь громадные убытки в виде трехфунтового штрафа в видеопрокате.

Вот только сейчас все в миллион раз хуже. Я безмолвно смотрю на телефон и едва сдерживаю ярость. «Нет, Франни, ты ничего не понимаешь: предполагалось, что это все во благо!»

— Нет, послушай, — хриплю я, осознавая свое бессилие.

— Я видела тебя, — повторяет Франни. — И знаешь, что? Я думала о тебе намного лучше. Но я ошиблась в тебе, Натали. Оказывается, ты настолько одержима собственной персоной, что даже не в состоянии осознать всю безнравственность, всю порочность своего поступка.

— Но я же не…

— Пожалуйста! не! надо! делать! все! еще! хуже! пытаясь! защитить! себя! — выстреливает Франни одиночными. — Этому нет и не может быть оправданий.

Меня охватывает леденящий ужас. Это же Франни! Все, что вы скажете, может быть впоследствии использовано против вас. Поступаю так, как мне велят: то есть закрываю рот. Франни принимает мое молчание за признание вины.

— Ты, — добавляет она, — самый самовлюбленный человек из всех, кого я когда-либо встречала. Но, даже зная об этом, я все равно, ни на минуту, не могла допустить, чтобы ты…

— Нет, я не такая! — кричу я. — Я ненавижу себя!

— Чушь! — гаркает Франни в ответ. — Все твое существование крутится вокруг того, как ты выглядишь! Твоя игра в женственность уже переходит все границы! Ты самоопределяешься через мужчин! Живешь исключительно как объект мужских взглядов! Твое самолюбие подпитывается исключительно от пениса! Ты настолько ненасытна в своем самоутверждении, что на пути к поставленной цели готова даже переступить через фаллос мужа своей лучшей подруги!

Франни, — даже в этот момент я не могу не подумать об этом, — буквально зациклена на пенисах. Пытаюсь вставить слово:

— Но ведь Саймон…

— А от Саймона я вообще вне себя! — вопит Франни. — Я просто в ужасе от Саймона! (Наконец-то, хоть в чем-то мы с ней сходимся.) Меня от всего этого тошнит. Жаль, конечно, но никуда тут не денешься: напяль на козу белый парик — и мужики наперебой ринутся приглашать ее на танец. Как он мог так предать Бабс? Как он посмел? А ты-то! Ей, видите ли, непременно нужно доказывать самой себе, что все мужчины от нее без ума! Сначала — Робби, теперь — Саймон! Боже, даже подумать страшно, на что ты еще способна, но нет, хватит, пора положить этому конец, дай только дождаться конца смены, и я, не теряя ни секунды, прямиком отправляюсь в Холланд-Парк и, уж поверь мне на слово, с огромнейшим удовольствием, — вернее, без всякого удовольствия, — открою Бабс глаза на ту низость и подлость, что творятся за ее спиной, вот так!

Я сгибаюсь под шквальным огнем оскорблений, но все же умудряюсь сохранить хоть какое-то зерно здравого смысла. И выпаливаю семь стратегически важных слов, которые — очень надеюсь — успеют достичь ушей Франни до того, как меня совсем размажет по земле:

— Не говори ей, ради нее же самой!

— Скорее уж: ради тебя самой!

Франни швыряет трубку.