– Ну, мать, прозрела. Поздно, конечно, но лучше поздно, чем никогда. Да, это я тогда дал тебе денег под проценты. Деньги были мои.
– Я это знала давно, не считай меня такой уж дурой! – отрезала она. – Но я все же не думала, что была не единственная. И многим ты даешь деньги под проценты?
– Какая тебе разница?
– Ксении давал? Лизке? Армену?
– Армену давал.
– Под такие же дикие проценты, как мне? У тебя для всех такие условия?
– Отвяжись ты!
– А зачем же ты меня запугивал? Зачем угрожал? Зачем вообще все это придумал?
– Да потому что, глупая тетеря, если бы ты знала, что деньги мои, ты бы никогда не согласилась пойти в банк и пощипать счет Игоря! – фыркнул он. – Пороху бы не хватило. Пришлось немножко подтолкнуть тебя в спину. Иначе я бы никогда не вернул своих денег. Это было справедливо.
Она сунула сигареты в сумку, вскочила и перебросила через плечо ремешок:
– Все, если что, звони.
– Торопишься? – Саша не возражал против ее ухода, не спрашивал, когда они увидятся. Она посмотрела на него пристальнее и увидела, что он часто смаргивает и вот-вот уснет.
– Знаешь, – сказала девушка, уже берясь за ручку входной двери. – Я, в общем, всегда знала, что ты сволочь. Но какая ты сволочь, понимаю только теперь. И если с Ленкой что-то случится, я буду знать, кто это сделал!
– Ладно, – он нетерпеливо оттолкнул ее от двери, отпер замок и издевательски раскланялся: – Идите к черту, миссис Робин Гуд!
Глава 15
Блондинка с резкими чертами лица и темными глазами оказалась очень фотогенична. Юра был прав, когда сказал, что лицо у нее настолько запоминающееся, что она вполне может сниматься в кино. Вероятно, в таком случае ее ожидала бы карьера звезды. Ее большую, превосходную черно-белую фотографию, сделанную с видеокассеты, сразу стали опознавать. Анжелика зря клеветала на следователя – он хотя и не торопился, но свое дело делал.
– Да, помню, – сказала первая же старушка, живущая в том же подъезде, что и Анжелика, только на первом этаже. – Ходила такая.
На вопрос, когда «такая ходила», старушка неуверенно ответила:
– Давно… Может, лет десять назад.
– А к кому?
– На пятый этаж, к Прохоровым. То ли к младшему сынку, то ли к старшему, которого вот убили… Нет, погоди, сынок, младший в армии был, к старшему, значит.
Старушка еще проконсультировалась со своей дочерью – заморенной грузной женщиной, бросившей на плите кастрюлю с тушеной капустой, и наконец уточнила показания:
– К старшему, к Игорьку. Санька-то был в армии, верно, он на год раньше моего внука ушел… А я помню, мы как раз нашего провожали, когда она тут бывала. Аккурат, в тот самый день, на проводах, я ее возле подъезда видела, потому и запомнилось, что день такой… Стало быть, значит, к Игорьку.
– Она вроде за него замуж собиралась, – дочь старухи старательно обтерла руки полотенцем и взяла фотографию, поднеся ее к своим тусклым, слезящимся от кухонного чада, близоруким глазам. – Да, я ее помню. Только она тогда не такая белая была, обесцветилась, значит. Русые были волосы, темно- русые.
– Коса была, – радостно припомнила старушка. – Почти до пояса!
– А что же свадьба, расстроилась? – спросил помощник следователя.
– Нам не докладывали, – женщина вернула ему фотографию. – Они вообще необщительные были, эти Прохоровы. Игорь потом на другой женился.
– До-о-лго он ждал… – пригорюнилась старушка. – Игорь-то. Лет пять, что ли? Уж совсем мужик стал, а все не женился. Значит, эту любил. Она ничего была, вежливая. Не то что эта, теперешняя… Никогда не поздоровается.
– Прохоровы за что боролись, на то и напоролись, – резко заметила ее дочь.
Помощник следователя попросил ее объясниться, и та, вдруг испугавшись, пролепетала:
– Да они все такие были, угрюмые… И эта Лика их тоже такая.
– А вот Машенька веселая была… – тянула свое старушка.
– Ее Машей звали? – ухватился помощник. – Вы точно помните?
– Машей, Машей. Мне еще Анечка говорила, жена Ивана. Вот она из всех самая, помню, веселая была, теплый человек… – Глаза у старушки начали слезиться, то ли от чувств, то ли от острого капустно-лукового запаха с кухни. – Бывало, всегда поговорит, о здоровье спросит… А потом сама стала болеть, и все болела, болела…
Фотографию опознали еще в двух квартирах этого же подъезда. Высказались все примерно в том же роде, что и первая старушка с дочерью: к Прохоровым ходила эта блондинка, очень давно и с тех пор никогда не появлялась. Была невестой одного из сыновей (после расчетов вспоминали, что старшего), но свадьбы не вышло. Жена Ивана Петровича вскоре после этого начала тяжело болеть. Тогда же и с мужем развелась, а по какой причине – никто не знал. Все удивлялись, ведь люди прожили вместе столько лет, двое взрослых сыновей и семья была крепкая… Самого Ивана Петровича тоже больше никто не видел, ну а Игорь в конце концов встал на ноги, купил квартиру матери и брату, сам женился. Ни один из опрашиваемых не видел Машу тем вечером третьего мая, когда она, судя по словам ближайшего соседа Прохоровых, Юрия Головлева, посетила бывшего жениха в его квартире. Остальные жители дома не только не помнили Маши, но даже Игоря и его жену нечетко вспоминали. Подтверждалась легенда об удивительной необщительности этой замкнутой в себе семьи.
Последними помощник следователя посетил Головлевых. И мать и сын были дома. Они приняли посетителя в тесной комнатке, завешанной с пола до потолка картинами в суперреалистической манере. Тут висели натюрморты, которыми можно было пообедать, портреты, где была передана даже пористость кожи, интерьеры, в которых можно было жить, если только вытереть осевшую на мебели реалистически написанную пыль. Картины были добротные, но скучные.
Ада Дмитриевна явно была недовольна, что ее застали врасплох, неподкрашенной и непричесанной. Она сидела в глубоком рассохшемся кресле, туго запахнувшись в малиновый шелковый халат и недобрыми глазами наблюдала за летавшей из угла в угол молью. Время от времени она поправляла откинутую за спину волну недавно вымытых жестких черных волос. Сын – полная ее противоположность – худой, белобрысый, голубоглазый, сидел на стуле выпрямившись, как приговоренный, и не сводил глаз с визитера. Им предъявили фотографию, и Ада Дмитриевна небрежно сказала:
– Не помню, не видела.
– Вы уверены? – Помощник следователя все еще держал перед ней фотографию, от которой женщину, казалось, мутило. Она отвернула к локтю широкий рукав халата, протянула белую пухлую руку и взяла фотографию, осторожно, как будто та готова была вспыхнуть и загореться со всех углов. С минуту подержала ее и вернула:
– Совершенно уверена. Я не видела этой женщины. Ее видел мой сын.
– Да, – откашлявшись, подтвердил Юра. – Я рассказал об этом следователю.
– Вы ее видели вечером третьего мая?
– Да, – Юра снова принялся откашливаться, будто в горле что-то ему мешало. Мать спокойно посмотрела на него, и он весь залился краской, но наконец замолчал.
– Вы уверены, что не видели ее никогда раньше, до вечера третьего мая? – Вопрос был адресован и матери и сыну, но ответил один Юра:
– Никогда.
– Дело в том, что я сегодня опрашивал жильцов этого дома. И некоторые сообщили мне, что эта женщина была невестой Игоря Прохорова.
– Вот как? – Женщина снова протянула руку, с каким-то царственным, снисходительным видом, взяла фотографию и рассматривала ее дольше и критичнее, чем в прошлый раз. Наконец, легонько
