— От души сочувствую, — сказал он. — Срок истекает через двадцать минут.
Он подождал и убедился, что противник выхода из положения не нашел.
— Больше у вас ничего нет?
— Честь.
— Я имею в виду, — объяснил сеньор Эрберт, — что-нибудь такое, что меняет цвет, если пройтись по нему кистью, намазанной краской.
— Дом, — сказал старый Хакоб так, будто отгадал загадку, — Он ничего не стоит, но это все-таки дом.
Вот так и получилось, что сеньор Эрберт получил дом старого Хакоба. К нему перешли также дома и имущество всех тех, кто не смог выполнить условия, но зато он устроил целую неделю веселья с музыкантами, фейерверками, циркачами-канатоходцами и сам руководил праздником. Это была памятная неделя. Сеньор Эрберт говорил о чудесной судьбе поселка, нарисовал даже город будущего с огромными стеклянными зданиями, на плоских крышах которых будут танцевальные площадки. Он показал его собравшимся. Они удивлялись, пытаясь найти себя в ярко раскрашенных сеньором Эрбертом прохожих, но те были так хорошо одеты, что узнать их было невозможно. От всего этого у них начинало болеть сердце, Они смеялись над тем, над чем прежде плакали в октябрьские дни, и жили отуманенные надеждой, до тех пор пока сеньор Эрберт не позвонил в колокольчик и не объявил, что праздник окончен. Только тогда он решил отдохнуть.
— Вы умрете от такой жизни, какую ведете, — сказал старый Хакоб.
— У меня столько денег, — сказал сеньор Эрберт, — что нет никакого смысла умирать.
Он повалился на постель. Он спал дни и ночи, храпя, как лев, и прошло столько дней, что люди, устали ждать, Им пришлось откапывать крабов и есть их. Новые пластинки Катарино стали такими старыми, что никто не мог слушать их без слез, и пришлось закрыть Много времени спустя после того, как заснул сеньор Эрберт, в дом старого Хакоба постучал священник. Дверь была заперта изнутри, Спящий при дыхании вбирал так много воздуха, что некоторые предметы, став легче, начали парить над землей.
— Я хочу с ним поговорить, — сказал священник.
— Придется подождать, — ответил старый Хакоб.
— У меня мало времени.
— Садитесь, падре, и подождите, — повторил старый Хакоб. — А пока, сделайте одолжение — поговорите со мной. Я уже давно ничего не знаю, что делается на свете.
— Люди уходят. Скоро поселок станет таким, как прежде. Вот и все новости.
— Вернутся, — сказал старый Хакоб, — когда над морем снова будет запах роз.
— Пока что надо как-то сохранить иллюзии у тех, кто еще остался, — продолжал священник, — Надо срочно начать строительство церкви.
— За этим вы и пришли к мистеру Эрберту, — сказал старый Хакоб.
— Именно так, — сказал священник, — Гринго очень добры.
— Тогда ждите, падре, — сказал старый Хакоб. — Может, он и проснется.
Они стали играть в шашки. Партия была длинная и трудная, они играли ее много дней, но сеньор Эрберт не проснулся. Священник в конце концов пришел в отчаяние. Он везде бродил с медной тарелочкой для пожертвований на строительство церкви, но ему мало что удалось собрать. От этих упрашиваний он становился все прозрачнее, кости его начали стучать друг о друга, и однажды в воскресенье он приподнялся над землей на две кварты, но об этом никто не знал. Тогда он сложил в один чемодан одежду, в другой собранные деньги и распрощался навсегда.
— Запах не вернется, — сказал он тем, кто пытался его отговорить. — Надо смотреть правде в глаза — поселок погряз в смертных грехах.
Когда сеньор Эрберт проснулся, поселок был таким же, как прежде. Дождь месил грязь, оставшуюся после многочисленных толп, земля снова стала бесплодной и черствой, будто кирпич.
— Долго же я спал, — зевнул сеньор Эрберт.
— Вечность, — сказал старый Хакоб.
— Я умираю от голода.
— Все остальные тоже, — сказал старый Хакоб, — Только и осталось — ходить на берег и выкапывать крабов.
Тобиас нашел сеньора Эрберта ползающим по песку с пеной на губах и подивился тому, как голодные богачи похожи на бедняков. Сеньор Эрберт не мог найти достаточно крабов. Под вечер он предложил Тобиасу поискать что-нибудь съестное на дне моря.
— Что вы, — предостерегал его Тобиас, — только мертвые знают, что там, в глубине.
— Ученые тоже знают, — сказал сеньор Эрберт. — Там, за морем кораблекрушений, гораздо глубже, живут черепахи с очень вкусным мясом. Раздевайся и пойдем.
Они пошли. Отплыли от берега, потом спустилась в глубину, все ниже и ниже, где сначала исчез свет солнца, потом — моря и предметы были видны только благодаря собственному свечению. Они проплыли мимо затонувшего поселка, где мужчины и женщины верхом на лошадях гарцевали вокруг зеркального киоска. День был прекрасный и на террасах цвели яркие цветы.
— Их затопило в воскресенье, около одиннадцати утра, — оказал сеньор Эрберт. — Должно быть, был потоп.
Тобиас поплыл к поселку, но сеньор Эрберт знаком показал ему следовать за ним в глубину.
— Там розы, — сказал Тобиас. — Я хочу, чтобы Клотильда увидела их.
— В другой раз вернешься, когда не надо будет торопиться, — сказал сеньор Эрберт. — А сейчас я умираю от голода.
Он опускался, как осьминог, таинственно шевеля длинными руками. Тобиас, старавшийся не терять его из виду, подумал, что так, должно быть, плавают все богатые. Постепенно они прошли море больших катастроф и вошли в море мертвых. Их было столько, что Тобиас не мог припомнить, видел ли он сразу столько живых людей. Они плыли, не шевелясь, лицом кверху, на разной высоте, и вид у них был всеми забытый.
— Это очень древние мертвецы, — сказал сеньор Эрберт. — Нужны века, чтобы обрести такое, успокоение.
Еще глубже, где были умершие недавно, сеньор Эрберт остановился. Тобиас догнал его в тот момент, когда мима них проплывала совсем юная женщина. Она лежала на боку, глаза у нее были открыты, и за ней струился поток цветов. Сеньор Эрберт приложил палец к губам и застыл, пока не проплыли последние цветы.
— Это самая красивая женщина, которую я видел в своей жизни, — сказал он.
— Это жена старого Хакоба, — сказал Тобиас. — Она моложе лет на пятьдесят, но это она. Уверен.
— Она проделала большой путь, — сказал сеньор Эрберт. — За ней тянется флора всех морей мира.
Они достигли дна. Сеньор Эрберт несколько раз сворачивал, шагая по почве, похожей на рифленый шифер. Тобиас шел за ним. Только когда глаза привыкла к сумраку глубины, он увидел, что там были черепахи. Тысячи — распластавшихся на дне и таких неподвижных, что они казались окаменелыми.
— Они живые, — сказал сеньор Эрберт, — но спят уже миллионы лет. Он перевернул одну. Тихонько подтолкнул ее кверху, и спящее животное, скользнув из рук, стало зигзагами подниматься к поверхности. Тобиас дал ей уплыть. Он только поднял голову и увидел всю толщу моря, но с другой стороны.
— Похоже на сон, — сказал он.
— Для твоего же блага, — сказал ему сеньор Эрберт, — никому об этом не рассказывай. Представь себе, какой беспорядок начнется на свете, если люди узнают об этом. Было около полуночи, когда они вернулись в поселок. Разбудили Клотильду, чтобы она вскипятила воду. Сеньор Эрберт свернул черепахе голову, но когда ее разделывали, всем троим пришлось догнать и отдельно убить сердце, потому что оно выскочило и запрыгало по двору. Наелись так, что не могли продохнуть.
— Что ж, Тобиас, — сказал тогда сеньор Эрберт, — обратимся к реальности.
— Согласен.
— А реальность такова, — продолжал сеньор Эрберт, — что этот запах никогда не вернется.
