окрестностях, были они, кроме того, замечательные знатоки хозяйства и прекрасные работники. Служили Шаланковы у нас в усадьбе «спокон веков», и потомственную верность своим господам кучер Алексей доказал моему отцу и мачехе в дни революции.
Высокого роста и атлетического сложения Алексей обладал профилем римского патриция, что являлось большой редкостью в наших курносых местах. За свою красоту он был широко известен в округе не только как всем знакомый кучер предводителя, но и сам по себе, нося среди дам кличку le beau Alexis. Поступил он в усадьбу к нам ещё мальчишкой-конюшонком, ставшим впоследствии великим знатоком конного дела и доверенным отца по конскому заводу. Отличаясь аккуратностью и честностью, он ежегодно водил на конные ярмарки в Курск, Харьков и Коренную для продажи молодых лошадей. Женился он у нас же в усадьбе на горничной мамы – Лукерье, красивой девушке из «сороковых». От неё он имел двух детей, моих крестников, младенцев редкой красоты того великорусского типа, который рисовала покойная Бем.
Кум Алексей, как я его всегда называл, был человек чрезвычайно выдержанный, вежливый и соблюдавший собственное достоинство. На охоте он, однако, полностью перерождался и становился совсем другим человеком. Как это часто бывает со страстными охотниками, в известные моменты он совершенно терял голову и в этом состоянии был способен «обложить» самыми нецензурными словами кого угодно за малейшую охотничью оплошность. Все мы понимали это состояние, так как в большинстве сами ему были подвержены и никогда за это на Алексея не обижались.
Граф Лев Толстой, в молодости сам заядлый охотник, в одной из сцен «Войны и мира» мастерски описал подобный случай «охотничьего припадка», бывшего с доезжачим Ростовых, который в момент азарта изругал своего барина, полновластного распорядителя его жизни и смерти.
Кум Алексей – представитель крестьянской среды, почитающей охоту пустым «баловством», даже как будто стеснялся своей охотничьей страсти и никогда не говорил о ней с не охотником. Зато со мной он выливал в сердечных беседах всю свою душу, и я проводил у него на конюшне долгие часы, слушая неспешные и полные глубокого знания природы рассказы и суждения Алексея об охоте, лошадях и собаках. В старое помещичье время из него, несомненно, бы выработался знаменитый доезжачий, вдохновитель и знаток псовой охоты, не признающий никакого другого дела и им только живущий. А что такое был доезжачий или ловчий в прежней помещичьей жизни, чтобы рассказать, надо сделать отступление.
Русская революция стёрла с лица земли старую жизнь и прежний быт и, вероятно, навсегда покончила с псовой охотой в России и всем тем, что с нею было связано. Какой бы ни стала будущая родина, прежнее никогда не вернётся. Не может поэтому возродиться в новых условиях жизни и борзая охота, тесно связанная с исчезнувшим прошлым. Для неё нужны навсегда исчезнувшие масштабы привольной помещичьей жизни, она могла существовать лишь в условиях поместного дворянского быта, навсегда теперь сошедшего со сцены жизни. Мне кажется, поэтому уместно будет на страницах этих воспоминаний, посвящённых картинам прошлого, упомянуть обо всём том, что должно умереть вместе с моим поколением, последним, видевшим эту жизнь и ею жившим.
Доезжачий – это человек, добровольно обрекший себя на труд, на риск, на испытания и даже на истязания. По натуре своей он был не ровня другим людям: особенный человек, двужильный и железный. Для отчётливого исполнения своей обязанности доезжачему было необходимо, прежде всего, условие: иметь несокрушимое здоровье и с ним вместе страсть к своему делу. С ними не страшны для него ни бессонные ночи, ни труды, о которых говорить не станем, потому что увидим их со временем в изложении ниже. С этими качествами он должен был совмещать в себе искусство в езде, т.е. смелость, сметливость, проворство, находчивость, уменье беречь собак и понимать их, неусыпно наблюдать за ними и заботиться об их здоровье.
Перейдём теперь к годичной деятельности настоящего доезжачего прежнего времени, который в моё время сохранился как большая редкость в двух-трёх крупных охотах средней России и которого мне удалось видеть и оценить на охоте.
Зима на дворе, окончилась охота по порошам, затвердел снег, запер ловчий гончих и борзых на псарню, и для него наступили каникулы, единственные в году, пока не сошли вешние воды, не заиграл лист на молодых берёзах. Тогда пришла, значит, ловчему пора оседлать коня. За неделю до этого он осмотрел гончих и дал молодым и старым обсидеться вместе. Из всех собак, которые по своей породе и свойствам принадлежат к различным родам охоты, едва ли отыщется хоть одна, которой суждено было бы терпеть такую скорбную участь, какой обречена наша русская, так называемая «паратая гончая собака». В России гончие делились на две группы – ружейных и паратых. Первая употреблялась только для ружейных охот, а вторая, гонявшая зверя «на всех духах», для охоты с борзыми. Для последней охоты употреблялись обыкновенно так называемые костромские гончие. По самой уже природе своей гончая собака назначена к постоянно-тщательному разыскиванию чего-то, вечно убегающего от неё, о близости которого доносит ей тонкое чутьё. Она тянется из всех жил, работает до истощения сил, носится, ищет, хлопочет и всё это для доставления потехи другим, сама же не смеет и не может дотронуться до предмета своего вечного вожделения. И чуть она увлеклась дальше своего предела, как уже крик охотника и грозная рука с арапником встречает и провожает её к новым поискам, гоньбе и тревоге. И за всю эту усердную службу в награду – всегдашний кнут и вечное заточение в тесном закуте среди неуживчивых и задорных товарищей, грызни, блох, под тяжким гнётом неволи.
За что же эта необходимая и самая ценная на охоте собака-труженица, доставляющая своим действительно музыкальным «гоном» истинное наслаждение даже не охотникам, держится в таком чёрном теле и не выходит никогда из-под тирании своих дрессировщиков и стражей, в то время как глупая борзая или вислоухая легавая пользуются почётом и лаской хозяина, едят с ним чуть не из одной тарелки, спят на мягких диванах и коврах и пользуются всеми благами довольства и свободы?!
За то, что ни одна из охотничьих собак не обладает таким количеством звериных инстинктов, сколькими наделена умная гончая: её жадность, азарт и злоба без постоянного внимания и строгого надзора хозяина ведут её прямо к звериной одичалости, наглости и делают из неё настоящий бич для всякого охотничьего хозяйства и охоты вообще. Из необходимого и ценного зверогона гончая в этом случае делается звероловом на свой собственный счёт и страх, сама ходит на охоту, сама ловит дичь, а ещё больше её распугивает. На охоту такую разбалованную собаку брать невозможно больше. При первых же сборах на охоту такая гончая удирает в поле раньше всех, бежит на версту впереди и разгоняет всю дичь во все стороны задолго до того, как к этому месту явится сам охотник. Цель набалованной гончей, напавшей на след зверя, нагнать его и съесть раньше, чем это увидит охотник или её товарки по охоте – борзые. Такую собаку остаётся только уничтожить как можно скорее – это единственный выход, − так как исправить её уже невозможно.
В мои мальчишеские годы завёлся у нас в усадьбе подобный испорченный гончий пёс Громило, повадившийся сам ходить на охоту. В конце лета хитрая собака заметила, что я хожу ежедневно в луга пострелять куликов и бекасов, и с этого дня испортила мне всё удовольствие. При первом выстреле на лугах из усадьбы появлялся Громило, который в десять минут разгонял из лугов и болота всё, что там было живого. Промучившись с ним месяц, я не убил ни одного кулика за всё лето. С наступлением осени то же самое началось и во время псовой охоты. Громок, завидя, что мы садимся на коней и берём на своры борзых, немедленно исчезал со двора и начинал носиться по полям и весям, разгоняя всё на своём пути. Выведенный, наконец, из терпения и понимая, что собака уже неисправима, отец приказал повесить Громка.
Поэтому для того, чтобы иметь полезных гончих, необходимо, чтобы над ними был постоянный и строгий надзор опытного охотника, без которого собаки и думать не могут отлучиться из своего помещения. Послушание ему должно быть безусловное, всегда и везде.
Зато трудно себе представить то удовольствие, которое получают охотники от хорошей и дисциплинированной стаи гончих, ведущих под присмотром своего выжлятника правильный «гон». Какие необыкновенные, ни с чем несравненные звуки даёт лесной гон стаи гончих − это трудно передать. Гон по зверю не имеет ничего общего с лаем обыкновенных собак, это даже не лай, а страстный рёв многих голосов по своим различным тонам, создающий целую гамму звуков, начиная от высоких дискантов «молодёжи», до низких басовых нот старых кобелей. Я понимаю поэтому вполне Алексея, когда он после одной охоты, на которой мы с ним слышали гон знаменитой тогда в России стаи глебовских гончих, делясь со мной своими впечатлениями, сказал: «Эх, куманёк! Вот это музыка. Слыхал я позапрошлый год в
