кротонового масла, слабительного, которое употребляют только в ветеринарии, да и то в применении к очень крупным скотам не меньше лошади. Это звериное средство спасло старика, который после освобождения от тягости забыв, что он вернулся в мусульманство, искренно и широко перекрестился.
При этих условиях все местные жители, которые при русской власти давно отстали от мусульманства и приняли учение Христа, вроде Караахметовых, принуждены были опять волей-неволей вернуться в ислам, и чтобы засвидетельствовать свой окончательный разрыв с цивилизацией, на виду у всех предавались посту и молитве. Даже среди армянского населения оказались люди, не выдержавшие угроз и изменившие вере. Одним из таких был местный фактор и большой проходимец, известный в городе под презрительной кличкой 688.
Нас, немногочисленных русских офицеров, подобная атмосфера угнетала, хотя прямых угроз никто проявлять не смел, ограничиваясь косыми взглядами и проклятьями за спиной. Было, тем не менее, досадно и обидно попасть из положения господствовавшей расы на линию элемента бессильного и бесправного.
На православную Пасху, когда в крепостной церкви шла служба и присутствовали все русские и грузинские офицеры полка, лезгины несколько раз бросали камни в окна и раз даже пытались ворваться в храм.
Отношения наши с женой с местным населением скоро испортились, несмотря на то, что Женя в качестве единственного врача в округе была очень популярна и не брала денег с бедных. Причиной этого было следующее обстоятельство.
В Закаталах, несмотря на то, что это был совсем дикий горный угол, всё же имелось некоторое, по местным понятиям, «общество», состоявшее из двух-трёх семейств туземных интеллигентов, во главе которых стоял лезгин, елисаветпольский адвокат Шахмалиев, женатый на молодой и красивой русской женщине Марии Николаевне.
«Муся» была родом из Тифлиса, мужа не любила и страшно скучала, тяготясь тем, что при новых условиях, как жена мусульманина, принуждена была постоянно сидеть дома. Шахмалиев, как известный человек, принуждён был соблюдать
Встречались оба влюблённые как в доме Шахмалиевых, так и у нас, что дало пищу городской молве в том смысле, что жена моя способствовала этому роману. Сплетню эту изобрёл и распустил местный фельдшер из мести Жене, которая своим приездом испортила его монопольную практику. Слух о романе жены дошёл через прислугу до ушей Шахмалиева, который в один из приездов из Елисаветполя устроил жене бурную сцену и запер её под замок.
К этому времени влияние, которое получили над народом муллы и старцы, уже сильно им раздуло губу, и они стали себя считать в округе не только религиозными руководителями, но и настоящей властью, вмешиваясь буквально во всё, не исключая даже наших полковых дел. Всякий местный старик, имевший седую бороду и высокую папаху, уже именовал себя «моллой», что по местным понятиям являлось почётным званием. Эти старики, по выражению Тэффи, «седые как лунь и глупые как пень», стали путаться и совать свой нос буквально повсюду, чему способствовало то обстоятельство, что командир полка и начальник гарнизона принц Каджар, видимо, также поставил карту на Турцию и в отношении Гамзата Халилова и «почётных стариков» впал в явное и непозволительное попустительство.
С утра каждый день на крепостной площади у штаба полка живописными группами стали толпиться «моллы», вмешиваясь в распорядок полковой жизни и расстраивая и так уже развалившуюся строевую службу. Вмешались «почётные старики» во главе с Гамзатом и в семейную драму Шахмалиевых, которая их ни с какой стороны не касалась. Дело вследствие этого начало принимать скверный оборот, так как старики сильно накалили население против Хакки-бея и нас, обвиняя в нарушении священных «адатов» и призывая самого Шахмалиева к казни неверной жены и мести. В число прочих милых обычаев шамилевского времени в Закаталах был снова введён и узаконен, каравшийся при русской власти, обычай кровавой мести, теперь угрожавшей не только Мусе и Хакки-бею, но и нам с женой, попавшим как кур во щи.
Убийства «кровников» в округе благодаря этому неразумному законодательству процветали самым пышным цветом, и мести с увлечением предавались и старые и малые. Однажды жене пришлось вынимать пулю из живота сапожника, который был ранен выстрелом из винтовки среди белого дня, мирно сидя у дверей своей лавчонки. Стрелял в него из окна напротив мальчишка 12 лет, мстя «по обычаю» за какого-то родственника, убитого много лет тому назад братом сапожника.
В самый разгар страстей, вызванных историей в семье Шахмалиевых, в Закаталах разнёсся слух, получивший скоро официальное подтверждение, что из Тифлиса через наш округ направляется в Дагестан турецкая военная миссия на предмет принятия под высокую руку турецкого султана кавказских горцев.
При этой новости были временно забыты все местные злобы, и население округа стало лихорадочно готовиться к торжественной встрече «послов падишаха». Особенно горячую деятельность обнаружил по этому случаю Гамзат Халилов, не скрывавший больше, что имеет от турок специальное задание. Турки- солдаты приняли торжественный вид и заходили по крепости и городу с гордым видом завоевателей. Их офицеры, и в частности Хакки-бей и Асаф, наоборот, приуныли, и у них начались таинственные совещания по ночам с небольшой кучкой преданных людей, в большинстве своём аджарцев. Однажды вечером Асаф, придя по обыкновению к нам ужинать, вина пить не стал, долго молча сидел, опершись на ладонь, а затем, печально глядя на нас бараньими навыкате глазами, рассказал о своих терзаниях. Задуматься ему действительно было над чем.
Оказалось, что в старое время перед войной он служил в «заптиях», т.е. жандармах в Стамбуле и сильно проштрафился на службе. За это в наказание он с началом войны был послан на фронт, нашкодил и там что-то, и во избежание «секим башки», спасая свою грешную шкуру, перебежал к русским.
Хакки-бей со своей стороны, будучи замешан в заговоре против Энвер-паши, был осуждён, бежал и скрывался. Будучи в какой-то перестрелке раненным, он попал в русский плен, где из мести Энверу стал шпионом в пользу России. По этим причинам оба они с Асафом теперь должны были бежать из Закатал до прихода турецкой миссии. Предательская их деятельность в отношении Турции была хорошо известна в штабе оттоманской армии, и в случае, если они попадут в руки турецких властей, их песенка была бы спета.
В ту же тёплую майскую ночь 1918 года Асаф бежал из Закатал в Тифлис через Лагодехи и Кахетию. Что же касается Хакки, то несмотря на опасность, возраставшую для него с каждым днём в Закаталах, он не хотел уезжать без Муси, которая, хотя и дала своё согласие на бегство, но ещё колебалась. Перед отъездом Асаф просил нас с женой не терять с ним связи и ехать совместно потом в Россию, для чего он нас будет дожидаться в Тифлисе. На другой день после его отъезда из Закатал поздно ночью к нам постучали и лохматый мрачного вида туземец передал мне записку от Асафа из Лагодехи, в которой тот писал, что добрался до Кахетии благополучно. Хакки-бей ещё два дня прождал свою Мусю, которая продолжала тянуть, и только под влиянием наших уговоров согласился переехать из Закатал в Джары, где хотел ожидать свою возлюбленную. Наутро после его отъезда, как только в городе стало известно, что турецкие офицеры скрылись, осиным гнездом заворошились и зашумели «моллы», и Гамзат приступил к следствию, стараясь выяснить, кто помогал туркам бежать. Следующей ночью замотанный с головой в башлык всадник привёз нам ночью записку Хакки из Белокан с известием, что он отказывается покинуть Закатальский округ без Марии Николаевны. Эта последняя, несмотря на отсутствие мужа и все предоставленные ей к бегству способы, не то колебалась, не то боялась преследования и выехать не решалась. На следующее утро мы с женой были разбужены криками и стуком множества подков по каменной мостовой крепостной площади, расположенной у нас под окнами. На мой вопрос о том, что случилось, наш вестовой турок Мимиш с нескрываемым злорадством на своей рыжей морде сообщил, что Гамзат Халилов с «моллами» ночью арестовал в Белокане Хакки-бея и привёз его связанного в крепость, чтобы передать назавтра приезжающей в Закаталы турецкой миссии. Как оказалось впоследствии, Гамзату удалось перехватить письмо Хакки к Шахмалиевой и, зная о прошлом Хакки-бея, он решил выслужиться перед турецким
