сменился ураганом. И тот, кто обнимал меня, вопил, срывая голос, — и притом чуть слышно: — Закрой глаза! Ослепнешь! Началось! Я крикнула в ответ, срывая голос: — Да ведь я слепая! Мне свет не страшен! Не глазами я познала облики родного края. Он выпустил меня и убежал искать спасенья — в гул, во мрак и жар. И гул был страшен, но еще страшней был отдаленный громовой удар, что издали катился, нарастая. Упала я на землю, поползла. Так в рощах Ринда я ползла, слепая. Я спряталась в пещере. Там деревья не падали, и жар палил слабей. Там я, почти счастливая, лежала, молилась богу Ринду средь камней. Из грохота в пещеру кто-то входит (о чудо!), меня несут в закрытую машину, меня везут сквозь ночь, меня привозят на Риндонский ракетодром, чиновник безучастно прошипел охрипшим голосом мой номер, имя, и велел пройти со всеми через шлюз в голдондер. Так началась судьба. В холодных Тундрах я трогала охранничьи сердца, рассказывая, как родимый Ринд сподобился тернового венца. Касаясь лиц, как выпуклых письмен, читала я великий вопль людской. Певицей из союза «Помощь Тундре» вернулась я впоследствии домой. Остыл мой Ринд. Растения погибли. Питал надежды наши новый план: намеревались люди твердой воли спасти планету средством «геосан». Не знаю почему, но эти планы на деле были неосуществимы. «Необходимо, но недостижимо», — прозвали эти планы острословы. Источник песен, Ринд, оставив снова, служу теперь певицей в Третьем зале, пою романсы — «Дол моей печали» и «Розами увитая ротонда», и «Песню чугуна» — на наш голдондер ту песню принесли из дома гонды. *** Борьба за небо есть борьба за радость. Сердца всегда нацелены на рай. Для боя с тьмой сбирая ополченье, как дурно гнев, и ненависть, и мщенье, и себялюбье кликать на подмогу. Злорадства знамя затемнит дорогу. Как трудно верить: истина есть жажда осуществленья истинных идей. Как трудно знать заранее свой путь. Как трудно возносить молитвы богу, который представляется химерой, но мучится вполне реально, если ему не угождаешь полной мерой. Как трудно будням сочетаться с верой. И как понять учение о жертве, и как не размышлять, хотя бы молча: не хватит ли уже невинных жертв? Когда ж палач последний будет мертв? О, как не размышлять, хотя бы молча. * Как трудно понимать закон прощенья, от века не общавшись с мертвецами, поскольку мрак могилы вечно нем, и фей с жезлами не бывает в нем. Один мертвец от гробовых пелен для встречи с богом был освобожден, а всем другим — слепой, безгласной гнили – пристало ждать конца времен в могиле. Как в будущую жизнь поверить сложно.
