Иннокентий Смоктуновский был упрям и фанатичен. Непростыми были и его отношения с Козинцевым.
«Гога» познакомил меня с «Кешей»... (Ни в каком сне не мог бы я представить себе, что буду снимать этого изумительного актера спустя десятилетия в роли Чекалинского в «Пиковой даме» и премьер- министром в «Холмсе»!)
Усталый, надменный и слегка манерный Козинцев был занят на площадке, разговаривая с художником Евгением Енеем. Товстоногов долго ждал, когда Козинцев обратит на нас внимание. Мы прибыли явно не ко времени.
Наконец встреча состоялась. Она получилась короткой, вежливой, и нарочито формальной. Традиционный обмен вопросами о делах и самочувствии, традиционные пожелания здоровья и успехов. Товстоногов представил Григорию
Михайловичу меня. Тот лишь скользнул по мне отсутствующим взглядом.
В моей жизни эти два больших мастера пересеклись физически, в пространстве лишь однажды — вот здесь, возле Клоги. Но думал ли я, что один из них — Товстоногов — уже заразил меня опасным «вирусом» режиссуры, а второй — Козинцев — через три года станет моим Учителем!
По дороге в Ленинград Товстоногов поделился своим замыслом поставить в БДТ комедию Шекспира «Много шума из ничего» для другого своего любимого артиста — Павла Луспекаева в роли Дона Педро, принца Арагонского. Оформить спектакль Георгий Александрович предложил мне.
Я засел за эскизы, где главным решением были перемены сцен при помощи подвижных, навесных романских во фрорентийском стиле аркад в духе Возрождения, потом показал их Товстоногову. Они ему понравились. Он только сказал, что пока площадка по-балетному плоская.
Вместе с замечательным макетчиком БДТ Володей Кувариным я начал усложнять плоскость сцены. И пока мы эту плоскость усложняли, разразилась беда — Павел Луспекаев лишился ног (аблетерирующий индертереит). Спектакль не состоялся, но несколько картонов с эскизами я храню до сих пор.
Работая на телевидении, я все больше и больше становился театральным человеком, дружил с актерами, привлекал их к телепостановкам.
Театр комедии — смешной и трогательный Николай Трофимов, юная «синеглазка» Верочка Карпова, солидный Усков, легкомысленный Беньяминов, царственная Юнгер...
БДТ — добрый и смешливый Ефим Копелян, его жена кокетливая Люся Макарова, красавец Олег Басилашвили, застенчивый Изя Заблудовский, энциклопедист Сергей Юрский, шумная и темпераментная Зинаида Шарко, трудяга Жора Штиль, неотразимый Владислав Стржельчик. И еще Кирилл Лавров, за которым закрепилось амплуа «социального героя», а на самом деле он, смешливый не менее, чем Копелян, был замечательным характерным артистом... Это всё славная плеяда, дружная семья единомышленников. Такому ансамблю мог бы позавидовать любой театр мира, и это было высшее достижение Товстоногова. С приходом в труппу Олега Борисова и (чуть позже) Светланы Крючковой — ярких артистов и сильных личностей — атмосфера в театре, мне кажется, изменилась.
Я много времени проводил на репетициях Товстоногова в БДТ. На моих глазах создавались такие спектакли, как «Горе от ума», «Мещане», «Ханума», «Я, бабушка, Илико и Илларион»...
Товстоногов был поразительный мастер. Он «выращивал» спектакли как садовник, а не заставлял всех выстраиваться по той схеме, которую заранее придумал. Он выращивал живую ткань спектакля вместе со всеми, чтобы каждый чувствовал себя не просто участником, а соавтором.
Все мы чувствовали себя не солдатами, а генералами! От этого и работалось по-другому. Мне стало казаться, что я придумываю ему спектакли! Именно это ощущение и затянуло меня в режиссуру...
Я приходил на работу всегда вовремя, бросал портфель у себя в главной редакции, подписывал в эфир папки с передачами и шел в декорационную мастерскую, где рисовал эскизы, писал задники.
Сейчас, по прошествии многих лет, думая о том, что такое режиссура, я отчетливо вижу два ни в чем не схожих типа этой профессии. Я даже придумал по этому случаю собственную терминологию: есть режиссеры-«архитекторы» и есть режиссеры-«садовники».
Режиссер-«архитектор» выстраивает заранее проект спектакля (фильма), а потом по этому чертежу собирает по деталям будущее произведение. Таким был, к примеру, Николай Павлович Акимов, замечательный главный режиссер Ленинградского театра комедии. Он конструировал спектакли строго и графично, рисовал законченные эскизы декораций, переиначивал природу актеров при помощи необыкновенных костюмов и все это педантично переносил на сцену. Было очень эффектно!
А вот режиссер-«садовник» из смутного первоначального замысла «выращивает» произведение. Он как будто не влияет на процесс, а лишь «подстригает дерево». И дерево получается таким, каким выросло. Я считаю себя учеником Товстоногова. На его репетициях невозможно было понять, диктатор ли он? Все жили своей жизнью, были вовлечены в некий веселый, увлекательный процесс, и каждый чувствовал себя его полноправным участником. Товстоногов только иногда щелкнет ножницами: одну веточку подрежет, другую... То есть спектакль рождался общими усилиями, но под абсолютным руководством «садовника», или, другими словами, постановщика.
Как я потом выяснил, все то же самое можно сказать и про кинорежиссуру.
В конце концов, кино можно снять и без режиссера, ведь есть и актеры, и оператор, и художник...
Режиссура — это постоянный отбор: этот сценарий или тот? этот актер или тот? этот пейзаж или тот? эта пуговица на пиджаке или другая?.. Если режиссер не занимается этим, то картина становится безликой, она превращается в коллективное творчество разных людей. Но если беспрестанно заниматься отбором, тогда у фильма появляется личная физиономия режиссера.
Однако про кино в этом сочинении говорить рано. Моя Судьба еще не повернулась к нему лицом. В литдрамвещании, которым я руководил, была, правда, киноредакция, она планировала показ фильмов. Тяжелые яуфы с пленкой таскали два паренька, отрабатывающие после школы двухгодичный трудовой стаж. Таскали они бодро и весело, поэтому я дал им положительные характеристики и рекомендации для поступления во Всесоюзный государственный институт кинематографии (ВГИК). Они укатили в Москву и поступили в мастерскую М. И. Ромма. Пареньков звали Сережа Соловьев и Саша Стефанович.
КИНООДИЧАНИЕ
Я провёл на телевидении замечательные десять с половиной лет.
Но всё хорошее, как известно, когда-нибудь заканчивается...
В 1964 году совершенно неожиданно сняли Хрущёва, которого Политбюро обвинило в развале страны. Ему припомнили и кукурузу, и перегибы, и «оттепель»... Пришёл Брежнев, и наступило стремительное идеологическое «похолодание». Разумеется, досталось и телевидению. Начались постоянные вызовы в Смольный, бесконечные разбирательства по каждой передаче...
Как раз в то время мы закончили очередную работу — первый полнометражный художественный телефильм «Я шофёр такси». Владимир Кунин дебютировал как сценарист. Режиссёром был Лев Цуцульковский. Я был редактором. Главную роль, ленинградского таксиста, играл замечательный Ефим Копелян.
За эту картину мы были «удостоены» персональных разбирательств. Мы получили всевозможные выговоры, в том числе и партийные. Больше всего досталось директору студии Борису Фирсову и мне как главному редактору. Мотивация была простая — «идеологическая диверсия».
Поставь мы в это время «Вишневый сад» или «Хождение по мукам», нам эту диверсию всё равно бы пришили. Им надо было снять с работы директора студии и председателя телерадиокомитета, поскольку эти
