Объявив конкурс на лучший портрет «Великого Сталина», «Жало» предупреждало: «Отец народов желает быть похожим на порядочного человека и доблестного воина, а не на какого-то там кретина и разбойника. Художники, воодушевитесь, окрылитесь – изобразите мудрейшего согласно его желанию!!! Жиды вас отблагодарят».
Досталось от юмористов и писателю Алексею Толстому, вернувшемуся из эмиграции в Советский Союз. Под карикатурой на автора «Золотого ключика» было помещено такое четверостишие:
В стихотворной форме юмор распространяется легче, и фашисты это понимали, сочиняли новое и переделывали старое. Песню «Широка страна моя родная» переделали так:
В стихотворении «Историческая параллель» (Размышления Сталина о самом себе) Сталин сравнивал себя с Петром Великим.
В стихотворении есть такие строки:
(Имеется в виду Емельян Ярославский (Губельман) – советский идеолог и атеист.)
Появились новые поговорки: «На Сталина злоба до самого гроба», «При Сталине жить – жидам служить», «Если б не Сталинская власть – нам в тюрьму бы не попасть» и, конечно, частушки:
Евреи отвечали фашистам взаимностью. На митинге еврейского народа 28 августа 1941 года они приняли такое обращение: «Братья евреи во всем мире! Подрывайте всеми мерами ресурсы фашистов в любой части света! Проникайте в самые жизненные отрасли смертоносной индустрии гитлеровских палачей и парализуйте их любой ценой! Бойкотируйте их производство везде и всюду. Разглашайте везде и на любом языке нескончаемые зверства, чинимые гитлеровскими каннибальскими полчищами на своем кровавом пути! Действуйте со священной самоотверженностью неукротимых партизан! Ни один еврей не должен умереть, не воздавши фашистским палачам за невинно пролитую кровь! Разверните повсеместно широкую агитацию за солидарность и действенную помощь Советскому Союзу, оказывающему героическое сопротивление носителям смерти и разрушений!»
Выступивший на митинге знаменитый еврейский артист Соломон Михоэлс добавил: «Еврейская мать, если у тебя единственный сын, – благослови его и отправь в бой против коричневой чумы!»
У Михоэлса сыновей не было, и это не ушло от внимания ни евреев, ни антисемитов. Евреи вообще всегда находились под пристальным взором общества, а после войны – тем более. Тогда основным был вопрос: «Кто сколько сделал для победы?»
В Германии, где антисемитизм являлся государственной политикой, он, естественно, имел свою оппозицию, а в СССР антисемитизм был «запретным плодом» и поэтому таил в себе особую притягательную силу. Шутка того времени: «Для того чтобы покончить со всеми несчастьями, надо уничтожить евреев и почтальонов» оставляла у наших граждан недоуменный вопрос: «А почему почтальонов?»
Глава седьмая
ДНИ ВОЙНЫ
Почтальоны приносили «похоронки» – сообщения о гибели на войне родных и близких, поэтому их боялись. Приносили и письма. Некоторые писали их на специальных бланках. На наружной стороне такого бланка лозунг «Смерть немецким оккупантам!», картинка: наши бьют немцев, а под картинкой слова Сталина: «Мы можем и должны очистить советскую землю от гитлеровской нечисти» и стихи:
Бывали случаи, когда плохие вести с фронта приносили не почтальоны, а работники НКВД. Получали их «члены семей изменников Родины». Установив, что военнослужащий перешел на сторону врага, или просто придя к такому мнению путем умозаключений, «Особое совещание», лишенное возможности наказать самого перебежчика, наказывало его семью. Это делалось с целью профилактики. Жены и дети фронтовиков становились заложниками. Выселяли их, как правило, согласно предписанию, на пять лет на Север, куда-нибудь в Коми АССР. Родителей изменников, как правило, не трогали. Семье, получившей такое предписание, давалось сорок восемь часов на сборы. Брать с собой можно было груз весом до пятисот килограммов. Но что могла взять женщина, да еще с ребенком на руках?! К тому же имущество изменника Родины подлежало конфискации. Ссылаемых в дороге не кормили. Им разрешалось иметь с собой продовольствие «из расчета месячного запаса еды на семью». А что можно было взять на месяц в голодное время, когда и на день-то еды не всегда хватало? Да, хлебнули горюшка эти «российские мадонны» за грехи своих мужей. А ведь те, давая присягу, клялись не щадить ни своей крови, ни самой жизни для достижения полной победы над врагом. «Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, – говорили они, – то пусть меня (меня!) постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся». Ни словом, ни намеком не говорилось в присяге о том, что за вину солдата будут отвечать его жена и дети. Такое никому и в голову не могло прийти. Это был маленький сюрприз советским воинам от любимого вождя.
На войне тоже было тяжело. Как вы помните, Борис Васильевич Курлин остановился на том, что его часть вышла из окружения под Осташковом Тверской губернии. А что же было дальше? А дальше вот что: «… Вышли мы, как я уже говорил, из окружения в районе Осташкова, – продолжал Борис Васильевич. – В селе, в котором мы оказались, тогда базар был. Литр водки на нем стоил восемьсот рублей. Купил я поросенка, водку, а тут немцы стали обстреливать. Все, конечно, разбежались. Потом снова собрались. Вообще-то, даже после сильной артиллерийской подготовки остаются люди, техника, не все гибнет, а тут обстрел был небольшой, так что торговля на рынке продолжалась.
А вообще постепенно, с опытом, узнаешь по звуку свою бомбу, мину, снаряд, пулю. Снаряд, если свистит, значит, летит мимо, а если шипит – твой. Бомба воет. Если над тобой, то улетит дальше, а если немного в стороне – ложись. Пуля «у-у-у» – мимо, если «фить – фьюить» клокочет, – значит, рядом. Хотя от всего не спрячешься. Это уж судьба.
Вот был у нас один сержант, Бондаренко, он очень боялся бомбежки, так при бомбежке и погиб. Спрятался в траншее, а в нее как раз бомба попала. Он каждый день говорил: «Что день грядущий мне готовит?» Радовался, когда день был пасмурный, – нелетная погода, значит, бомбить не будут.
