обмундирование. Может быть, тогда и шляпы никого бы не раздражали. Но что поделаешь, время было трудное. Одеваться не во что. Многое из того, что потом стало «товаром повседневного спроса», в те годы вообще не производилось или почти не производилось нашей промышленностью, например капроновые чулки. Правда, в 1947 году в приказе министра торговли говорилось о «чулках женских котоновых из шелка „капрон“«, но мало кто их тогда видел. В продаже они практически не появлялись, да и цена их, согласно прейскуранту, составляла 65–67 рублей! В то время это были большие деньги. Так что москвички в те годы обычно носили чулки фильдеперсовые и хлопчатобумажные, в резиночку и без. Пояса для поддержки чулок тоже были редкостью. Чулки обычно держались на резиновых подвязках – круглых резинках. Подвязки часто сползали с ног, и женщинам приходилось отворачиваться к стене или забегать в подъезды, чтобы их подтягивать. Не имея рейтуз и колготок, о которых тогда никто и не знал, некоторые женщины поддевали в морозы под байковые шаровары мужские кальсоны. Зато распространенной частью зимнего туалета московских женщин была муфта из меха или бархата с кошелечком на молнии. Зимой мужчины, а иногда и женщины, носили военные рукавицы с двумя пальцами для стрельбы: большим и указательным. В сырую погоду женские ножки спасали от сырости резиновые ботики. Они натягивались на туфли, как галоши. Ни о каких теплых сапогах никто тогда и не думал. В морозы носили валенки, некоторые даже ходили в них в театр. Носили также бурки (смесь валенок и сапог), чуни (маленькие, коротенькие валеночки), а кое-где в деревнях даже про лапти вспомнили.
И все же москвичек, да и вообще москвичей, тянуло к удобствам и привычкам довоенного времени, и они старались одеться получше, искали в магазинах крепсатен, туаль-де-нор, тик-ластик, потом штапель. Они просили возобновить передачу утренней зарядки по радио, вновь открыть механические мастерские, в которых, как до войны, можно было бы наточить использованные безопасные бритвы, открыть кафе и магазины, детские площадки и парки. Просили москвичи восстановить и звонок к дворнику. Дело в том, что до войны в больших каменных домах, где жили солидные люди, подъезды, как в «мирное время», на ночь запирались и, не имея собственного ключа, жилец с двенадцати ночи до шести утра не мог попасть в собственную квартиру. Ему приходилось идти к дворнику, будить его и просить открыть подъезд так, как это было когда-то в доме 4/17 по Покровскому бульвару.
Война нарушила давно заведенные порядки. В домах действовали команды противовоздушной обороны, двери и ворота запирать на ночь перестали, пропали замки, потерялись ключи от них. Исчезли постепенно и таблички с лампочками, указывающие названия улиц и номера домов. В условиях затемнения они стали не нужны. Теперь же, после войны, людям вновь захотелось порядка и уюта.
Их возмущало, что чистильщики ботинок берут с клиентов по пять рублей, хотя по прейскуранту чистка сапог стоит два, а ботинок – один рубль, что металлические портсигары не открываются, а спички «Байкал» не зажигаются, что дамские шляпки делают по моделям 1939 года, что безопасные бритвы «Экстра» не бреют. Кстати о бритвах, они у нас никогда не отличались высоким качеством, – как безопасные, так и небезопасные. О последних на совещании работников местной промышленности в 1946 году министр Смиряев сказал: «Очень плохо улучшают лезвия для опасных бритв на заводе стальных изделий. Получили хорошую сталь, но бритвы выпускают низкого качества, а товарищ Брагилевский (директор завода. –
В спорах и дискуссиях с работниками промышленности, торговли, бытового и коммунального обслуживания москвичи пытались отстоять свои права. Правда, получалось это у них не всегда.
Гражданка Руднева как-то зашла в мастерскую «Металлоремонта» в Карманицком переулке для того, чтобы заменить дно керосинки. Оно, очевидно, прохудилось. Приемщица сказала: «50 рублей». А увидев большие круглые глаза заказчицы, добавила: «Сам ремонт стоит 10 рублей, а остальные нужно уплатить мастеру за его материал». Когда же Руднева попросила скинуть хоть десяточку, вышел мастер, мрачный после вчерашнего, и хрипло сказал: «Если торгуется – вообще не возьму». Отступать было некуда, и заказчица потребовала «жалобную книгу». «У нас такой книги нет», – ответила приемщица. На том дело и кончилось. Пришлось Рудневой выложить 50 рублей.
Получить «жалобную книгу» было вообще нелегко. За каждую жалобу работников торговли и бытового обслуживания, что называется, «наказывали рублем». Приходилось хитрить. Вывешивали, например, в магазине такое объявление: «Книга жалоб и предложений находится у дежурного администратора вышестоящей организации райпищеторга». Иди ищи эту организацию и этого администратора!
Бедность обостряла отношения между гражданами, с одной стороны, и работниками торговли, общественного питания и коммунального обслуживания – с другой. Последним после войны приходилось защищаться не только от женщин (как это было в основном во время войны), но и от мужчин.
В связи с тем, что увеличение населения Москвы в эти годы произошло в значительной степени за счет сильного и грубого пола, изменилась и сама атмосфера в городе. Из плаксиво-склочной женской она все больше становилась агрессивно-пьяной мужской, что сильно отравляло жизнь и делало невозможным осуществление самых благих намерений руководителей московской торговли и общественного питания. Вообще скандалы в общественных местах, на транспорте стали довольно распространенным явлением, а появление пьяных персонажей с расстегнутой рубахой, а то и ширинкой на сцене городской жизни – постоянным.
Вот о чем уже не говорили, а просто кричали на совещании работников торговли в 1946 году поборники чистоты и порядка, например директор одного из магазинов Круглов или Кругликов. «… Раньше было хорошо, – вопил он, – „американки“ имели культурный вид. Бывало, придешь, выпьешь какао, съешь булку. Теперь в эти „американки“ опасно заходить. Сплошная похабщина. Возьмите, например, магазин № 10 в Столешниковом переулке. В этом магазине окна и двери грязные, шум, мат… Нужно иметь культурные кафе, чтобы в них можно было войти ребенку четырнадцати лет… Заходит ли женщина в наши кафе? Вы никогда ее там не найдете. Невозможно».
И это правда. На одиноко сидящую в кафе женщину у нас и по сей день смотрят как на проститутку.
Выслушав выступление директора, начальник Управления московской торговли продовольственными товарами Николай Харитонович Тихомиров не выдержал и тоже обрушил свой гнев на пьяниц. «Всякий уважающий себя человек, – сказал он, – не пойдет в наши павильоны, так как там мат, толкучка, пьяные». Николай Харитонович, если бы захотел, мог бы рассказать больше. Например, о том, как в обувной мастерской мастера, находящиеся за перегородкой, вовсю матерятся, не стесняясь присутствия заказчиков. Они, наверное, полагают, что если их не видно, то можно делать все, что угодно. Как это ни прискорбно, но мужское население вносило, да вносит и по сей день в жизнь города озверение и одичание. Обидно: без мужчин город слаб и беззащитен, а с мужчинами – грязен и дик.
Кое-что мужчины тех лет заимствовали у разбитых немцев. Все эти хайль, швайн, шнель, ферштейн, ахтунг, хенде хох и пр. обогатили их лексикон. Впрочем, не только лексикон. В 42-й камере Бутырской тюрьмы в 1944 году заключенный Титов заставлял сокамерников кричать «Хайль Гитлер!». 6 ноября он раздел заключенного Харитонова и загнал его под стол, где продержал весь день, обливая холодной водой. 7 и 8 ноября (как раз на Октябрьские праздники) он заставил Харитонова сидеть около параши, открывать и закрывать на ней крышку для подходивших зэков, а ему, Титову, к тому же отдавать честь и называть «господин вор».
Что можно было ожидать от такого на свободе?
Своим непотребным поведением мужчины отравляют жизнь общества и портят детей и женщин, хотя потом сами же жалуются на поведение этих детей и женщин.
Выступавшие на разных совещаниях большие начальники, те, о которых мы уже вспоминали и о которых еще упомянем, нередко говорили с большим возмущением о фактах, которые они замечали после пешей прогулки по городу или посещения самого обыкновенного магазина. То, на что «простые» граждане уже не обращали внимания, ставило в тупик тех, кто пользовался служебным транспортом.
В октябре 1949 года заместитель председателя Моссовета Фролов посетил вместе с работниками Горторготдела продовольственный магазин № 38 Куйбышевского района. «Трудно, товарищи, рассказать, что я там увидел, – делился Фролов после этого посещения с участниками совещания в Горпищеторге. – На витрине лежат заплесневелые сухофрукты, лежит перец в коробочках и всё. И такая пыль на них – жуть. Стоит продавец в мясном отделе. Посмотришь на его фартук – не только купить мясо не захочешь, а еще целый день отвращение к нему будешь иметь. Смотреть противно, не то что кушать. Когда же я сделал ему
