для него (Чана. —
Рузвельт не мог себе позволить простого выбора одной определенной тактики. Он следовал своему излюбленному многостороннему подходу для достижения нескольких целей. Президент стремился сохранить Китай в состоянии войны с Японией. Хотел, чтобы Чан культивировал в своей стране политическую и экономическую демократию. Хотел подготовить Китай к будущей послевоенной роли великой державы, с тем чтобы он стал членом верховного органа глобальной организации и помог привлечь азиатов к новому типу международного партнерства. Он ценил добрую волю китайцев. Несмотря на стратегию «во-первых, Европа», он стремился добиться успеха в Азии как можно скорее.
Помимо всего прочего, Рузвельт видел в Китае основу азиатской структуры новых, независимых государств и поэтому наиболее выразительный пример и опытный образец стратегии свободы. В немногих вопросах он более состоятелен в прошедшие двадцать пять лет, чем в неприятии колониального зла. Будучи во время президента Вильсона отчасти империалистом, он перешел в середине 20-х годов к более великодушной и менее интервенционистской политике в отношении стран Латинской Америки. В качестве президента он сформулировал политику добрососедства; обратился к конгрессу с просьбой предоставить Пуэрто-Рико максимум самоуправления; поддерживал законодательство, выразившееся в конечном счете в Законе о независимости Филиппин в 1934 году.
Американский опыт с Филиппинами действительно для Рузвельта доказательство приверженности его самого и всей страны делу освобождения человечества. В выступлении по радио 15 ноября 1942 года, в 7-ю годовщину образования правительства Филиппинского Содружества, он напомнил американцам о более чем тридцатилетней борьбе Соединенных Штатов за суверенитет других народов, предоставлении им самоуправления, образовании Содружества с его собственной конституцией и разрабатывавшемся в период трагедии Пёрл-Харбора плане по предоставлению ему полной независимости в 1946 году.
— Хочется думать, что история Филиппин в последние сорок четыре года демонстрирует в весьма реальном смысле образец будущего... образец глобальной цивилизации, не признающей религиозных, мировоззренческих и расовых ограничений.
Рузвельта поражало, что газетчики не разъясняли союзникам очевидное значение этого. Он сожалел, что упустил несколько возможностей покритиковать колониализм. После Касабланки он сообщил репортерам, что познакомился с различными формами колониализма в Западной Африке:
— Они весьма неприглядны.
Теперь же, после определенного периода японской оккупации, подавляющее большинство филиппинцев сохраняли веру в американский идеал свободы. Между тем Токио предпринимал энергичные усилия в области пропаганды. Кесон сообщил Стимсону, что премьер Тодзио трижды посещал Филиппины, принимал в Японии большие делегации филиппинцев и предлагал Филиппинам полную независимость. Агентство военной информации (АВН), тесно сотрудничавшее с учреждениями Филиппинского Содружества в Вашингтоне, вело контрпропагандистскую кампанию с упором на неизбежность победы союзников, освобождения островов и предоставления им полного самоуправления.
Президент считал французский опыт в Индокитае полной противоположностью американским достижениям на Филиппинах. Индокитай для него пример западного колониализма в худшем его виде. На этом регионе он сфокусировал в 1943 году все свои антиколониальные эмоции, не забывая, что данный регион превратился в 1941 году в роковую проблему отношений Вашингтона и Токио, а также послужил промежуточным плацдармом японской агрессии. Снова и снова Рузвельт давал ясно понять, что он против возвращения Индокитая под французское правление после войны, предпочитает нечто вроде опеки над ним под эгидой международного сообщества. Ходили слухи, что отношение Рузвельта к Индокитаю связано с семейными переживаниями, что его неприязнь к французскому режиму там берет начало от злоключений деда по материнской линии Уоррена Делано, который потерял на сделках с недвижимостью в Сайгоне в 1867 году много денег. Правда, однако, проще: Рузвельт был уверен, что западные державы в целом и Франция в частности правили в своих азиатских и африканских колониях недостойным образом. Коренное население Индокитая угнеталось столь неприкрыто, вспоминал Эллиотт Рузвельт слова отца, высказанные в Касабланке, что считало власть японцев более приемлемой.
Одно дело для Рузвельта обличать французов, которые едва ли могли протестовать, когда Франция оккупирована немцами, а Индокитай — японцами. Другое — конфликтовать с Джоном Буллом в лице Уинстона Черчилля. Осенью 1942 года в ответ на требования Уилки, чтобы США заняли твердую позицию в отношении империализма, Рузвельт заявил на пресс-конференции, что Атлантическая хартия содержит посыл ко всему человечеству. Через четыре дня Черчилль заявил во время речи на обеде у мэра Лондона:
— Я не для того стал первым министром короля, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи.
Крупную проблему все еще представляла Индия. Эта древняя земля в 1943 году служила полигоном испытания долгосрочной стратегии Рузвельта по освобождению «всего человечества» в связи с его непосредственной потребностью вести войну со своими западными союзниками в Европе. Вслед за бурными событиями 1942 года Рузвельт послал своего старого приятеля, дипломата из Рима Уильяма Филипса, в Индию в качестве своего личного представителя. Прибыв в январе 1943 года в Нью-Дели с желанием относиться без предубеждения к разным группам населения индийского общества и взглядам, Филипс вскоре стал оценивать развитие ситуации как все более тревожное. Жестокость британского вице- короля Маркеса Линлитгоу и его правительства освободила Филипса от иллюзий. Несколько недель подряд он отсылал в Вашингтон подробные мрачные доклады, часто непосредственно в адрес президента. Ганди, находящийся в заключении, собирается объявить голодовку. В тюрьму брошены Неру и десятки тысяч других представителей партии «Индийский национальный конгресс». Индийцы не верят британским обещаниям. Вице-король, следуя букве директив из Лондона, оставался непреклонным. За фасадом эмоциональной солидарности на основе антибританских настроений индийцы переживали болезненные расовые, региональные и классовые конфликты. Их объединял Ганди, который, как отмечал Филипс в письме президенту, был «богом, почитавшимся людьми», хотя богом весьма непрактичным. Опасаясь смерти Мохатмы в обстановке взрывов ужасного насилия, Филипс пытался навестить индийского лидера и продемонстрировать обеспокоенность американцев положением в Индии. Этому воспротивился вице- король, подлинное карикатурное изображение тори отжившей эпохи.
Более всего настораживал доклад Филипса о стремительном падении доверия индийцев к Рузвельту, Соединенным Штатам, Атлантической хартии, к самим западным идеалам свободы. По прибытии в страну он обнаружил распространенное в обществе убеждение, что только президент США способен оказать эффективное влияние на англичан. К апрелю Филипс докладывал, что индийцы все больше теряют веру в американские проповеди об освобождении угнетенных народов. Соединенные Штаты теряли шанс завоевать симпатии и доверие народов Индии. Это чревато негативными последствиями не только для ведения войны, но и «для будущего наших отношений с цветными расами». Не только индийцы, но также другие народы Азии склонялись к оценке войны просто как к конфликту между фашистскими и империалистическими державами. Мог ли президент склонить англичан к какому-нибудь примирительному жесту?
Не мог или, по крайней мере, не склонил. Вопрос заключался в малом: либо Вашингтон поддержит просьбу Филипса к вице-королю о свидании с Ганди, продолжавшим голодовку, либо Филипс добивается этого сам. Государственный департамент в такой поддержке отказал. Филипс попросил о свидании от своего имени, но его просьба осталась без удовлетворения. В конце апреля Филипс отбыл в Вашингтон «для консультаций» — на сем его миссия в Индию завершена.
Через две недели он имел беседу с Рузвельтом. Собирался излить перед президентом душу, высказав соображения об опасности превращения Индии в будущем во враждебную или нейтральную державу, распространении на субконтиненте апатии и отчаяния, о праве Америки иметь голос в решении индийских проблем в свете ее вклада в войну. Однако, обнаружив президента в одном из знакомых ему говорливых состояний, спецпосланник понял, что не возбудит в главе государства интерес к своему рассказу — Рузвельт не сдвинется с места. Президент пытался оказать давление на Черчилля в вопросе об Индии годом раньше, но потерпел неудачу. Каковы бы ни были личные переживания Рузвельта, он, по словам Халла, не
