XXVII.
Расчет
Поклонник дамочки, сдававшей внаем стулья в церкви Сен-Жак-дю-О-Па, долговязый и бледный под стать Базилю, степенно вошел в кабинет, кланяясь г-ну Жакалю, словно алтарю.
– Вы меня вызывали, благороднейший хозяин? – спросил он скорбным голосом.
– Да, Овсюг, вызывал.
– Чем я могу иметь честь быть вам полезным? Вы знаете, что моя жизнь в вашем распоряжении.
– Это мы сейчас увидим, Овсюг. Прежде скажите, был ли у вас повод для недовольства мною с тех пор, как вы на службе?
– О Всевышний Господь! Никогда, достойнейший хозяин! – поспешил заверить елейным голосом любовник Барбетты.
– А я, Овсюг, имею веское основание быть вами недовольным.
– Дева Мария! Неужто это возможно, добрый мой хозяин?
– Более чем возможно, Овсюг: так оно и есть, и это доказывает, что вы оказались неблагодарным.
– Пусть Бог, Который меня слышит, – медовым голосом пропел иезуит, – ниспошлет мне смерть, если я хоть раз забыл о ваших милостях.
– Вот именно, Овсюг, я боюсь, как бы вы их не забыли.
Напомните-ка мне, дабы я убедился, что у вас хорошая память.
– Славный мой хозяин! Неужели, по-вашему, я могу забыть, как меня арестовали на улице Сен-Жак- дю-О-Па у церковной двери, после того как я прихватил серебряный крест и золоченый потир25; и быть бы мне на каторге, если бы не ваша отеческая забота, благодаря которой я выпутался из этой грязной истории.
– С того дня, – сказал г-н Жакаль, – я приобщил вас к службе. Как же вы себя показали?
– Однако, благороднейший хозяин… – – перебил его Овсюг.
– Не прерывайте меня! – строго предупредил г-н Жакаль. – Я все знаю. Вот уже полгода вы работаете на папашу Ронсена из Конгрегации.
– Я действую в интересах нашей Святой Церкви! – набожно выговорил Овсюг, с глуповатым видом устремив взгляд к потолку.
– Странно вы понимаете ее интересы! – с притворным возмущением воскликнул г-н Жакаль. – Ведь папаша Ронсен и его Конгрегация утянули за собой в пропасть господина де Виллеля, а тот – кабинет министров! Таким образом, вы, несчастный человек, сами того не зная – так мне думается! – стали возмутителем общественного порядка и, не подозревая того, пошатнули трон его величества.
– Возможно ли это? – вскричал Овсюг, растерянно глядя на г-на Жакаля.
– Вы, разумеется, слышали, что кабинет министров сменился нынче утром? Знайте, что вы явились одной из причин этой административной революции. Вас объявили опасным преступником, и я решил, пока в столице не утихнет шум, поместить вас в надежное место, где вы могли бы спокойно собраться с мыслями.
– Ах, добрейший мой хозяин! – вскричал Овсюг, бросаясь г-ну Жакалю в ноги. – Клянусь Богом Всемогущим: ноги моей не будет в Монруже.
– Слишком поздно! – возразил г-н Жакаль, поднимаясь и протягивая руку к звонку.
– Смилуйтесь, добрейший хозяин! Смилуйтесь! – взвыл Овсюг, заливаясь горькими слезами.
Вошел Голубок.
– Смилуйтесь! – повторил Овсюг, вздрогнув при виде непреклонного полицейского: он знал, в каких случаях начальник прибегал к помощи Голубка.
– Слишком поздно, – сурово проговорил г-н Жакаль. – Встаньте и следуйте за этим человеком.
Овсюг заглянул в недовольное лицо г-на Жакаля и, понимая, что спорить бесполезно, последовал за полицейским, сложив руки, как и подобало мученику.
Когда Овсюг вышел, г-н Жакаль снова позвонил.
Вошел секретарь и доложил о Карманьоле.
– Пусть войдет, – кивнул г-н Жакаль.
Провансец не вошел, а влетел в кабинет.
– Что вам угодно, патрон? – пропел он.
– Сущие пустяки, Карманьоль, – отвечал г-н Жакаль. – Сколько за вами числится обычных краж?
– Тридцать четыре: ровно столько, сколько мне лет, – весело проговорил Карманьоль.
– А со взломом?
– Двенадцать: сколько месяцев в году, – в том же тоне отвечал марселец.
– А покушений?
– Семь: сколько дней в неделе.
– Вы, стало быть, тридцать четыре раза заслужили тюрьму, двенадцать раз каторгу и семь раз Гревскую площадь. Итого:
пятьдесят три более или менее серьезных приговора. Я правильно сосчитал?
– Все верно, – отвечал беззаботный Карманьоль.
– Вот что, мой добрый друг! О ваших приключениях начинают поговаривать в городе, и я решил на время отправить вас в ссылку.
– В какую часть света? – беспечно спросил Карманьоль.
– Я думаю, вам это должно быть безразлично.
– Да, лишь бы это было не на берегу моря, – отвечал провансец, смутно начиная догадываться о том, что г-н Жакаль хочет ему предложить туманный Брест или солнечный Тулон.
– Ах, умница Карманьоль, вы попали в точку: я выбрал для вас живописное местечко, хотя вам оно, кажется, не по душе.
– Господин Жакаль! – молвил, силясь улыбнуться, шутник-марселец. – Уж не вздумалось ли вам меня попугать?
– Вас? Пугать? Дорогой Карманьоль! – с удивлением проговорил г-н Жакаль. – Разве в моих правилах пугать преданных слуг вроде вас?
– Если я правильно понимаю, – произнес то ли в шутку, то ли всерьез провансец, – вы мне предлагаете сыграть в каторгу?
– Вы удачно выбрали словцо, изобретательный Карманьоль. Именно поиграть в каторгу Но вначале я назову ставку.
Вы сирота?
– С рождения.
– У вас нет ни друзей, ни семьи, ни родины? Что же, я дам вам и родину, и семью, и друзей.
– Скажите напрямик, – твердо проговорил марселец. – Вы хотите послать меня в Рошфор, Брест или Тулон?
– Выбор я предоставляю вам: скажите, что вам больше нравится. Но поймите, умница Карманьоль: я отправляю вас в такую даль не за ваши грехи, а чтобы с пользой употребить ваше старание, а также верность.
– Не понимаю, – признался провансец, не улавливая, куда клонит г-н Жакаль.
– Сейчас объясню понятнее, горячая вы голова Карманьоль. Вы, разумеется, знаете, как тщательно охрана следит за господами каторжниками в Бресте или Тулоне, Это надежный способ сохранить порядок в исправительных заведениях такого рода.
– Понимаю, – слегка нахмурившись, кивнул марселец. – Из шпика вы решили превратить меня в «наседку»?
– Это ваши собственные слова, прозорливый Карманьоль.
– Я думаю, – погрустнел провансец, – вы слышали, как жестоко мстят заключенные «стукачам».
– Знаю, – подтвердил г-н Жакаль, – если эти «стукачи» – ослы. Договоримся так: не будьте ослом, станьте лисом.
– А сколько времени может занять это чрезвычайное поручение? – жалобно спросил Карманьоль.
