– Сколько необходимо для того, чтобы заглушить шум, поднявшийся с некоторых пор вокруг вашего имени. Поверьте:
долго я без вас не протяну.
Карманьоль опустил голову и задумался. Помолчав, он спросил:
– Вы по-настоящему предлагаете? Всерьез?
– Как нельзя серьезнее, мой добрый друг, и я вам это докажу.
Господин Жакаль в другой раз нажал на кнопку. И опять появился Голубок.
– Проводите этого господина, – приказал г-н Жакаль полицейскому, указав на Карманьоля, – куда я вам сказал и со всеми положенными знаками внимания.
– Да ведь Голубок отведет меня в тюрьму! – вскричал несчастный Карманьоль.
– Несомненно. Ну и что? – бросил г-н Жакаль, скрестив руки и строго посмотрев пленнику в глаза.
– Ах, простите, – извинился провансец, поняв значение этого взгляда. – Я думал, вы шутите.
Он повернулся к Голубку как человек, уверенный в том, что очень скоро улизнет с каторги, и сказал:
– Ведите меня!
– Этот Карманьоль слишком игрив для своего положения, – пробормотал г-н Жакаль, презрительно наблюдая за тем, как уходит марселец.
В третий раз нажав на кнопку звонка на камине, он снова сел в кресло.
Вошел секретарь и доложил о Мотыльке и Костыле, ожидавших своей очереди.
– Кто из них проявляет больше нетерпения? – спросил г-н Жакаль.
– Им обоим не терпится сюда войти, – отвечал секретарь.
– Тогда введите обоих.
Секретарь вышел и спустя несколько мгновений вернулся вместе с Мотыльком и Костылем.
Костыль был великаном, Мотылек – карликом.
Мотылек отличался тщедушием и неопытностью; а коренастого Костыля украшали огромные усы.
Разницу между ними подчеркивало то, что Костыль был меланхоличен, как Овсюг, а Мотылек – так же жизнерадостен, как Карманьоль.
Поспешим сказать, что Костыль был эльзасец, а Мотылек – родом из Жиронды.
Первый поклонился г-ну Жакалю, согнувшись пополам, второй, скорее, проделал акробатический трюк.
Господин Жакаль едва заметно улыбнулся, взглянув на этот дуб и этот кустик.
– Костыль, – заговорил он, – и вы, Мотылек, отвечайте:
что вы делали в памятную ночь с девятнадцатого на двадцатое ноября прошлого года?
– Я, – отвечал Костыль, – перетащил с улицы Сен-Дени столько повозок, камней, балок, что меня даже похвалили.
– Хорошо, – промолвил г-н Жакаль. – А вы, Мотылек?
– Я, – с вызовом сказал Мотылек, – перебил, как вы и приказали, ваше превосходительство, почти все окна на этой улице – Дальше, Костыль? – продолжал г-н Жакаль.
– Дальше я с помощью нескольких верных друзей построил все баррикады в квартале Рынка.
– А вы, Мотылек?
– Я, – отвечал тот, к кому он обращался, – хлопал перед носом у проходивших мимо буржуа петардами, которыми меня снабдили вы, ваше превосходительство.
– И все? – удивился г-н Жакаль.
– Я крикнул: «Долой кабинет министров!» – сказал Костыль.
– А я: «Долой иезуитов!» – прибавил Мотылек.
– Что же потом?
– Мы преспокойно ушли, – сказал Костыль и посмотрел на своего друга.
– Как мирные буржуа, – подтвердил Мотылек.
– Итак, – подхватил г-н Жакаль, обращаясь к обоим разом, – вы не помните, что совершили нечто выходящее за рамки полученного от меня приказа?
– Абсолютно ничего, – возразил великан.
– Ничего абсолютно, – повторил карлик, – посмотрев, в свою очередь, на товарища.
– Ладно, я освежу вашу память, – проговорил г-н Жакаль и придвинул к себе толстую папку.
Он вынул из нее двойной листок бумаги и положил его перед собой на стол, торопливо пробежав глазами.
– Из этого доклада, вложенного в ваше личное дело, следует, что вы, во-первых, в ночь с девятнадцатого на двадцатое ноября под видом того, что помогаете женщине, которой стало плохо, обчистили лавочку ювелира с улицы Сен-Дени.
– Ох! – ужаснулся Костыль.
– Ох! – возмутился Мотылек.
– Во-вторых, – продолжал г-н Жакаль, – в ночь с двадцатого на двадцать первое ноября вы оба при помощи отмычек, а также Барбетты, сожительницы господина Овсюга, вашего собрата, проникли к меняле с той же улицы и украли сардинских луидоров, баварских флоринов, прусских талеров, как и английских гиней, испанских дублонов и французских банковских билетов на сумму в шестьдесят три тысячи семьсот один франк и десять сантимов, не учитывая курса.
– Это оговор, – заметил Костыль.
– Наглая ложь! – прибавил Мотылек.
– В-третьих, – продолжал г-н Жакаль, словно не замечая возмущения пленников, – в ночь с двадцать первого на двадцать второе ноября вы вместе со своим другом Жибасье совершили вооруженное нападение между Немуром и Шато-Ландоном на почтовую карету, в которой ехали один англичанин и его леди.
Приставив пистолет к горлу форейтора и вестового, вы ограбили карету, а в ней было двадцать семь тысяч франков! И уж только так, для памяти, скажу о цепочке и часах англичанина, а также о кольцах и безделушках англичанки.
– Это беззаконие! – вскричал эльзасец.
– Как есть беззаконие! – поддержал уроженец Бордо.
– Наконец, в-четвертых, – уверенно продолжал г-н Жакаль, – чтобы больше не останавливаться на разнообразных ваших проказах с той ночи вплоть до тридцать первого декабря, вы, верно, для того, чтобы на славу отпраздновать начало года первого января тысяча восемьсот двадцать восьмого года погасили все фонари в коммуне Монмартра и обчистили, пользуясь темнотой, всех подгулявших прохожих, забрав у кого кошелек, у кого часы. Число жалоб достигло тридцати девяти.
– О! – вздохнул великан.
– О! – простонал карлик.
– По этим соображениям, – продолжал г-н Жакаль официальным тоном, – учитывая, что, несмотря на ваши возражения, опровержения, возмущения и другие кривляния, для меня ясно, что вы грубо пренебрегли доверием, которое я вам оказал, и вели себя не как серьезные и честные полицейские, а как обыкновенные воры, вам предлагается срочно пройти в соседний кабинет, где знакомый вам человек по имени Голубок арестует вас и проводит в надежное место, где вы будете дожидаться, пока я не придумаю, как положить конец вашей распущенности.
Господин Жакаль выговорил все это с хладнокровнейшим видом и позвонил Голубку; тот появился в третий раз и огорчился при виде опечаленных Костыля и Мотылька.
Но как солдат, свято исполняющий приказ, он сейчас же подавил вздох и, повинуясь властному жесту г-на Жакаля, взял великана под одну руку, карлика – под другую и потащил к Карманьолю и Овсюгу.
Произошла небольшая заминка.
Арест четырех полицейских не взволновал и не заинтересовал г-на Жакаля. Конечно, сообразительный Карманьоль был ему симпатичен и его потеря стоила сожаления. Но он досконально знал марсельца: ему было известно, что так или иначе (провансец был из тех каторжников, что доживают до восьмидесяти лет), рано или поздно, но он выпутается.
Что касается остальных, они не были даже винтиками в административной машине г-на Жакаля. Они скорее наблюдали за ее работой, чем помогали работать. Овсюг был лицемер, Костыль – хвастун. Мотылек с
