дерзость.
– А история только дерзости и запоминает. И я все равно это сделаю. С тобой или без тебя – это уж тебе самому решать, Струков. Есть только миг, Шурка. Только миг ослепительный, так мне один мудрец на Кавказе объяснил.
3
Выехали ещё засветло вчетвером: Струков прихватил казака-коновода с буркой. Молчали почти всю дорогу, понимая, на какую выходку решаются, и привыкая к этой мысли. Только Александр Петрович изредка вздыхал:
– Ох, нагорит нам, Михаил Дмитриевич. Ох, нагорит!..
Скобелев на вздохи не реагировал, потому что внутренне все время уговаривал сам себя продолжать путь. Не боролся с сомнениями, а убеждал кого-то очень осторожненького, поселившегося в его душе после стремительных побед в Забалканье и ещё более стремительной карьеры. Осторожный двойник нашёптывал, что после столь вызывающей выходки карьера может так же стремительно и закончиться, а азартный игрок, с колыбели терзавший Михаила Дмитриевича, тут же утверждал, что победы никуда не денутся ни при каких обстоятельствах. Что сделано, то сделано, бифштекс с кровью поджарен, и небольшое количество перца лишь придаст ему остроту и пикантность. Двойники продолжали спорить, Скобелев в спор старался не вмешиваться, но при этом точно знал, кто победит.
Миновали казачьи разъезды, объехали по бездорожью турецкие посты, формально отмечающие линию разделения противостоящих войск. Небо было в тучах, моросил мелкий тёплый дождь: к южным побережьям Европы уже подходила весна.
– Море, – сказал Млынов, ехавший впереди.
– Босфорский пролив? – спросил Струков.
– Кто его знает, – Млынов пожал плечами. – То ли Босфор, то ли Мраморное море, то ли Дарданеллы.
– Какая разница? – усмехнулся Михаил Дмитриевич. – Босфор для русского человека – понятие, а не факт географии, так-то, Александр Петрович. Костров не разводи, Млынов, но водочку с закусочкой нам приготовь.
Он проехал вперёд, спешился, расседлал коня.
– Чего ждёшь, Шурка? Мы с тобой – водоплавающие, проверено. А оказаться на берегу Босфора и не окунуться в нем – грех. Внуки не простят.
– Холодно, Михаил Дмитриевич.
– Для сугреву Господь России водочку выдал.
Скобелев разделся догола, вскочил на лошадиную спину, подобрал поводья.
– Ты – со мной или нет?
– С вами, ваше превосходительство, с вами, – недовольно бормотал Струков, поспешно раздеваясь. – Видать, судьба моя такая: с вами все время…
Тихие волны с натугой втаскивали на пологий берег песок и мелкую гальку. С шуршаньем откатывались и, собравшись с силами, вновь устремлялись на сушу. Вдали виднелись редкие огни стоявших на якорях кораблей.
– Европа подглядывает, – усмехнулся Михаил Дмитриевич. – Ну, с Богом.
Он отдал повод, и конь, недовольно фыркнув, нехотя пошёл в воду, осторожно нащупывая дно.
– А водичка-то неласковая!..
– Иду, иду, – невпопад откликнулся Александр Петрович, направляя лошадь следом.
До этого он успел подумать, что ему самое время отказаться от купанья, сославшись на холод. Тогда у него появилась бы отговорка, что он поехал со Скобелевым только для того, чтобы тот не натворил каких- либо глупостей посерьёзнее морского купанья. Объяснение не ахти какое, но и оно могло уберечь от гнева главнокомандующего, если самовольство их когда-либо всплывёт наружу. Однако возглас Михаила Дмитриевича толкнул его к противоположному решению, и он поспешил следом.
– Ух, ты!..
– Следуй за мной, Струков! – крикнул Скобелев, соскальзывая в море с лошадиного крупа. – И вправду – ух, ты. Матушка родная, до чего же неласково на чужбине!..
Поплескавшись и выкупав лошадей, вылезли на берег, где ожидали Млынов и казак-коновод с суровыми полотенцами. Растеревшись, оделись и расположились у маленького костерка, рядом с которым молчаливый казак уже приготовил скатерть-самобранку.
– Хорошо! – выдохнул Скобелев, осушив до дна добрую чарку, поднесённую верным адъютантом. – А костёр зачем запалили? Я, помнится, сказал, чтоб никаких огней!
– Тут – низинка, – пояснил Млынов. – Огня не видно ни с моря, ни с суши, казак проверял. А вам обсушиться да обогреться надобно, ваши превосходительства. Иначе завтрашний насморк объяснить будет затруднительно.
– Ну, давай обогреваться, Шурка.
Наобогревались до истомы. Откинулись навзничь на бурки, молча глядели в подёрнутое тучами, чуть светлеющее небо.
– Светает, – осторожно напомнил Млынов.
– Вижу, – отмахнулся Скобелев. – Знаешь, Александр Петрович, а царя-то болгарам выбирать не из кого. Болгарское дворянство Порта под корень вывела.
– Из Европы пришлют, – нехотя откликнулся Струков. – Там принцев без трона хватает.
– Это уж как болгары сами захотят.
Михаил Дмитриевич помолчал, но уж очень подмывало его на откровение, несло к обрыву, как в половодье. Подумал, прикинул, решился наконец:
– Знаешь, кого они хотят?
– Кого?
– Меня. Уже три делегации побывали, от всех слоёв населения. Что скажешь?
– Не лезь в политику, Михаил Дмитриевич, – помолчав, очень серьёзно сказал Струков.
– Ну, ты прямо – как отец. Тот уши прожужжал: не лезь в политику да не лезь в политику! А если политика в меня лезет, тогда как? Да пообещай я болгарам, что через три года на Эгейское море их страну выведу…
Скобелев неожиданно замолчал. Сел, раскурил трубку.
– Светает, – настойчиво повторил Млынов.
– Погоди. Европа смотрит косо на наши победы, и мы скорее всего уйдём из Болгарии весьма скоро. Знаешь, что я посоветовал болгарам, когда мы обсуждали с ними этот вопрос?
– Что же? – суховато поинтересовался Струков: ему очень не нравился разговор.
– Посоветовал повсеместно создавать военизированные гимнастические общества под лозунгом: «От забитости и бесправия – к самостоятельности и защите». Они с восторгом за это ухватились, и теперь в каждом селе организуется гимнастическое дружество, не говоря уж о городах. Вот и посчитай, сколько людей можно подготовить. Раз в неделю у них – обязательные занятия с окопными учениями и стрельбой по мишеням, два раза в месяц – манёвры со штурмами редутов или их обороной. Я им обещал Устав для этих дружеств написать. Приступил уже, вскорости закончу.
– А где они возьмут оружие? – спросил Александр Петрович. – Знаю, что азартно собирают его на полях сражений, но этого далеко не достаточно.
– Оружие? – Скобелев помолчал, улыбнулся. – Ты захватил на станции Семерли армейские склады турок. Я приуменьшил твои трофеи в донесении, ты уж извини меня, зато всю разницу тайно передал болгарам. Ружей и патронов им теперь хватит на восемьдесят, а то и на сто тысяч дружинников.
– Ох, Михаил Дмитриевич, Михаил Дмитриевич… – с неудовольствием сказал Струков, вздохнув. – Ну, а если, не дай Бог, узнает кто об этом вашем самоуправстве? Вас же могут обвинить в государственной измене, это, надеюсь, вы понимаете?
– Знаешь, что я сказал болгарам, когда передавал оружие? – не слушая, продолжал Скобелев: глаза блестели в предрассветном тающем сумраке. – Я сказал: «Если нужно, отдайте именье своё, отдайте жён и
