Он подождал пока панамы созрели и, когда они стали большие и хорошенько пожелтели, оборвал их и разложил на земле сушиться. Якуб считал, считал и насчитал около двухсот: такая куча, что свободного места на участке едва хватило.
Вот видите — сказал Якуб капустницам: все напрасно, ничего не изменилось, а мне так ещё и влетело.
Но у капустниц было другое на уме, они молчали и слушали, а после одна шлепнула себя по лбу и говорит: есть идея, лучше и не придумать, посади‑ка ты своего деда.
Ты, чё, свихнулась — отвечал Яку6: сейчас у меня один дед, но и с тем хлопот не оберешься, а если их будет двести?
Не кипятись, послушай, а после сам будешь меня благодарить — ответила капустница и зашептала что‑то остальным бабочкам. Капустницы разом принялись хихикать и упрашивать Якуба, чтобы он непременно посадил дедушку и вот тогда, говорили они, все пойдет на лад.
Якуб подождал, пока дедушка уснет, нашел в саду еще не занятый клочок земли и посадил дедушку. Ну и забот же было с ним: сначала хорошенько полить, а для этого надо натаскать воды из насоса в тяжеленном ведре и уж только потом, в полдень, удалось Якубу перекусить с капустницами. Они ели с одной тарелки и Якуб все спрашивал, что будет, когда в саду появятся двести дедушек. Капустницы не отвечали, перемигивались между собой, посмеивались и говорили Якубу: не будь таким нетерпеливым, подожди.
Через пару дней вырос в саду преогромнейший куст, увешанный малюсенькими дедулями. Сначала они были совсем зеленые и их нельзя было рвать, но они быстро подросли налились соком, физиономии у них становились все краснее и краснее, словом дедушки зрели не по дням, а по часам. Якуб бегал на них взглянуть по пяти раз на дню и все советовался с капустницами пора или не пора дедушек рвать.
Наконец дедушки вполне поспели и Якуб их собрал. Было их, и вправду, приблизительно двести и они всей оравой тут же набросились на Якуба: дурак, мол ты, дурак, че натворил, на кой нужно такое количество совершенно одинаковых дедушек, — и они орали один громче другого.
Добились своего — сказал Якуб капустницам, я‑то ведь знал, чем эта затея кончится: с утра до ночи будут теперь меня ругать, но и вам не позавидуешь, вот увидите, похватают шляпы и начнут вас гонять по саду, и шляп‑то, как нарочно, на всех по одной.
Ах, Якуб, Якуб — щебетали в ответ капустницы: глупый ты, парень, вот теперь‑то, как раз, все и пойдет по–новому, вон, посмотри на дедушек, видишь, чем они заняты?
И Якуб посмотрел на дедушек и увидел, что они препираются между собой из‑за лопаты, из‑за ведра или из‑за кастрюли на кухне. Это был непорядок, и Якуб бегал от одного дедушки к другому и уговаривал: дедусеньки, милые, ну эачем вы так, так не годится, разве можно обижать друг друга, так ведь не бывает, чтобы все сразу копали или поливали, давайте лучше по–другому: один будет копать, другой в это время поливать, а третий пусть хозяйничает на кухне.
А что будем делать мы? — возопили остальные дедушки.
Якуб ненадолго задумался, но вскоре рассмеялся, подмигнул бабочкам и говорит: Будете, наконец, играть со мной, чего вам еще надо!
И с той поры в саду все переменилось. Дедушки поочередно работали, один капусту сажал, другой капусту убирал, третий капусту варил, а, кому нечего было делать, тот играл с Якубом и капустницами. Они стали вспоминать всякую всячину, разные развлечения, вспоминали, вспоминали и вспомнили, и про волейбол, и как рисуют цветными мелками, и про купание вспомнили, и про веселые вылазки на природу, и кто знает, о чём еще. И жили они с той поры вполне довольные, у каждого была своя панами и своя капустница, и у всех у них вместе был свой Якуб, с которым они играли и которому рассказывали обо всем на свете, а Якуб слушал и удивлялся, потому что раньше об этом ничего не слыхал, даже от капустниц.
О водопроводе, который пел в опере
Казалось бы обычная вещь водопровод, но очень необходимая. Из него набирают воду в кастрюльки и вёдра, в стаканы, лейки и даже в ванны, и делают это с утра до вечера, но самому водопроводу от этого мало радости. Как только он освободится, хотя бы на минуту, он принимается петь. Бывают, правда, водопроводы, которые поют от случая к случаю, а некоторые ужасно фальшивят, не каждый наделен бог весть каким дарованием, но, вообразите был на одной кухне водопровод, который так ладно пел, что часы даже переставали тикать, боясь ему помешать.
Он обладал роскошным голосом, глубоким, как ящик для белья, и вечером, когда вся посуда была уже перемыта, и воцарялась тишина, он обыкновенно что‑нибудь запевал. Ну, скажем: «Потому, что без воды, и не туды, и не сюды,» — или что‑нибудь подобное. И стаканы, кастрюльки, тарелки и часы, затаив дыхание слушали, боясь пошевелиться, и невольно улыбались, даже, если были не в настроении, так это было здорово.
Как‑то, когда водопровод пел, по телевизору передавали «Русалку», и двум старым стульям захотелось ее послушать, они сердито заскрипели: ппрекратите, ппожалуйста, завывать, будет здесь наконец, тихо или нет, вы нам оперу мешаете слушать, — и они скрипели, как заведенные.
Водопроводу, нечего делать, кончай петь и помалкивай, досадно, даже слезы одна за другой закапали у него из крана, а одна нервная красная кастрюлька не сдержалась и говорит: как вам, стулья, не стыдно, где это написано, что водопроводу после трудового дня нельзя петь для собственного удовольствия?
Вообще‑то, — вмешался буфет: водопровод здесь, по–моему, только время даром теряет, — и, так как он стоял прямо напротив водопровода, он без околичностей добавил: не будь идиотом, здесь тебе не светит, отправляйся ты лучше в музыкальную школу, все‑таки оттуда легче попасть в театр, я тебе от души советую.
Водопровод поразмыслил и говорит: возьму и научусь петь по–настоящему, а что если у меня взаправдашнее дарование? — и вот, он стал собираться и, в один прекрасный день, отправился в путь.
А в музыкальной школе, ну и ну, повсюду песни, там — на пианино играют, здесь — на кларнете, водопровод сначала почувствовал себя неуютно, но быстро с собой справился: спокойствие, только спокойствие никто и не говорил, что здесь бывает иначе, это ведь ни шульды–бульды, а музыкальная школа, — и он побежал по лестнице прямо в учительскую.
Я — водопровод, — представился, войдя, водопровод, а директор встал из‑за стола и со словами: рад вас видеть! — налил себе в стакан немного воды, потому что как раз в этот момент у него все внутренности пересохли.
Можно мне брать у вас уроки пения? — говорит водопровод: стаканы, кастрюльки, буфет и часы считают, что у меня большое дарование.
Что по этому поводу считают стаканы и кастрюльки для меня не имеет значения — ответил директор: попробуйте что‑нибудь спеть, а там будет видно.
Водопровод откашлялся и начал петь: «Потому, что без воды, и не туды, и не сюды,» — он пел вдохновенно и директор, хотя и был не в духе, невольно улыбнулся, так это было здорово, и под конец сказал: действительно, у вас большое дарование, пожалуй из вас может не знай чё дельное выйти, вы приняты, ведите себя как следует и, главное, не сядьте в галошу.
Тогда водопровод затянул потуже кран и впрягся в учебу, учился, учился, пока не научился петь все гаммы, все песенки и все оперы, и вот, когда он всему этому научился, он собрался с духом и отправился в огромный театр, который построили на набережной прямо возле воды.
Театр, как губка водой, пропитан пением, в одном крыле поет мужской хор, в другом — женский, а между ними звенят голоса детского хора, однако водопровод этому ни капельки не удивился, теперь у него уже накопился некоторый опыт, не оглядываясь по сторонам, он отправился прямо к директору и спел ему для начала десять–пятнадцать опер.
Когда он закончил директор театра сказал: Ладно достаточно, поверьте, я очень рад, что именно вы будете у нас работать, наш старый водопровод совсем не умеет петь, подумать только, оперный водопровод, а не может спеть ни единой правильной ноты! — и водопровод поступил в оперу, но став
