И Ваня, устроившись поудобнее в постели, приладил к себе гармонь.
— В молодости у меня это неплохо получалось, — говорит он и начинает петь:
Солнечный день. Степь до самого горизонта. И до самого горизонта идёт пахота.
В кабине трактора, рядом с Бухаровым, — Бровкин.
Крепко сжимая баранку, Бухаров ведёт машину.
Ваня сворачивает цигарку, проводит языком по бумажке, заклеивает её и тычет в рот Бухарову; затем вынимает у него из кармана спички и, зажигая, говорит:
— Сегодня ещё наведаюсь к тебе… — и, соскакивая на ходу с трактора, направляется к мотоциклу, стоящему здесь, у края полосы.
Иван садится на мотоцикл и несётся по степи.
Солнце клонится к закату.
В кабине трактора «ЧТЗ» за рулём — уставший, измученный Абаев. Рядом с ним — Ваня. Абаев, дремля, ударяется лбом о руль. Иван останавливает трактор, оттаскивает от руля спящего Абаева и сам заменяет друга.
Трактор снова заработал.
Абаев свалился в угол кабины; лицом вверх, с полуоткрытым ртом, он спит богатырским сном. Ему не мешают ни гудение трактора, ни толчки.
Ваня, держа руль, глядит на часы, переводит взгляд на Абаева и продолжает вспашку.
Ночь. Горят мощные фары трактора.
В кабине за рулём — Бровкин. У него от усталости слипаются глаза. Он смотрит влево, и мы видим, как рядом с ним, в неудобной позе, раскинув длинные руки и запрокинув назад голову, спит тракторист Юрис Скроделе.
Серый, похожий на жемчуг рассвет в степи.
Тракторист на ходу гасит фары. Неподалеку, у края полосы, стоит мотоцикл Бровкина.
За рулём — Серёжа Гавриков. Глаза у него усталые, и он поёт истошным голосом: «Ой, степи, степи Оренбургские… Степи красивые, степи широкие…». Чувствуется, что у этой песни нет мелодии, и слова её случайные, и поёт Гавриков только для того, чтобы не заснуть.
Рядом с ним, в кабине, как подкошенный свалился Бровкин. И несмотря на то, что его ноги оказались выше туловища, а голова свесилась набок, он спит сладким, безмятежным сном.
По узкой степной дороге меж вспаханной равнины несётся «ГАЗ-69» Барабанова. За рулём — шофёр. Барабанов, сидя рядом с шофёром, уронив голову на спинку сидения, спит.
Шофёр останавливает машину на перекрёстке дорог.
Барабанов сразу просыпается.
— Где мы?
— Поедем домой, Сергей Владимирович, — умоляюще просит шофёр.
— Нет… налево… к Бровкину… — говорит Барабанов и снова закрывает глаза.
И, несмотря на то, что машина повернула влево и уже стремительно несётся вперёд, шофёр продолжает ворчать:
— Нельзя же так, отдохнуть-то малость надо…
Барабанов, не отвечая, открывает глаза и оглядывает кругом степь. Нигде, до самого горизонта, не видно ни клочка невспаханной земли.
— Ага! — радостно восклицает Барабанов, хлопнув по плечу шофёра. — Молодец Бровкин… Здорово? А?
— Здорово, Сергей Владимирович, — улыбается шофёр и продолжает: — Отдохнули бы немного. Поедемте домой, — и он оборачивается к Барабанову.
Но Барабанов уже успел заснуть крепким сном.
Сделав крутой поворот, машина мчится обратно.
Нигде, до самого горизонта, не видно невспаханного клочка земли — вся равнина чёрным-черна.
А небо… чистое небо, как будто из светло-голубого стекла. И на горизонте восходит солнце…
А вся степь — черная, жирная, лоснящаяся, — вспаханная от края до края, блестит пластами гладко срезанной земли.
И только в одном месте, как на островке, среди этого чёрного моря вспаханной земли стоят неподвижные тракторы седьмой бригады.
Перед ними, на разостланной жёлтой соломе, лицом кверху, широко раскинув руки, развалились трактористы седьмой бригады. Они спят… спят богатырским сном… Они отдыхают после тяжёлого труда…
