Однажды один осужденный изготовил себе нож из крышки консервной банки из-под сардин. Знаете, эта штука, которой открывают консервные банки, она вынимается, есть небольшой рычажок. Вы вводите его в крышку, и если его заточить, получается лезвие, у вас получается бритва. Он это наточил. Не знаю, как он мог его получить. Обычно им дают открытые банки. Никто ничего не заметил. Он был более-менее свободен в своей камере с «баранами», двумя заключенными, которые составляли ему компанию для игры в карты, времяпрепровождения и всякого такого… «Баранами» называли заключенных, составлявших компанию приговоренным к смерти в то время, до «событий». В 1958 году в Алжире приговоренных к смерти было больше двухсот. По три или четыре приговоренных к смерти в камере. К ним уже не подсаживали «баранов», как до 1956. Они находили занятие между собой… Но раньше приговоренный к смерти не оставался один на месяц, два или три. Ему давали «баранов», осужденных на малые сроки. Это были добровольцы. Взамен они получали лучший рацион, дополнительный паек сигарет, ели немного лучше… Что же касается приговоренного, ему же не будут давать полпачки в день. Если ему надо было три или четыре пачки, ему передавали три или четыре пачки.
Так вот, консервная банка. Он, стало быть, заточил это на цементе, на полу камеры. Это было словно бритва! Когда они пришли его будить, по счастью, прокурор был защищен охранниками. Он был позади них. Тот парень бросился на них. Невозможно предугадать реакцию приговоренного к смерти. Ему больше нечего бояться. Так вот, прокурор стоял сбоку, за охранниками.
Одному из охранников разрезали руку до кости, от плеча до локтя. В конце концов другой охранник одним захватом кисти привел его почти что в норму. Ответственность лежала на директоре и начальнике охраны. Несмотря на обыск и расследование, так и не узнали, как этот заключенный мог получить эту крышку от консервной банки, из которой он сделал себе оружие. После этого охрана уже не церемонилась. Как только они входили в комнату, они жестко овладевали осужденным, который еще наполовину спал. Нужно понимать охранников. У них тяжелая, опасная работа, которая плохо оплачивается, если учесть то, что они делают. Так вот, потом осужденного связывали, на нем были путы. После этой истории таких происшествий больше не было.
Мнимый парализованный
Помню одну казнь в Константине, когда я чуть не получил удар кулаком. Осужденный думал, что его помилуют. Да, он был уверен, что будет помилован. Поэтому он отбивался. Этот осужденный убил одного европейца и зарезал одного араба. Он его обокрал и потом сжег его дом. Нужно сказать, что парни, которых мы казнили, не были только лишь арабами, убивавшими французов. На восемьдесят процентов это были арабы, преступники, убившие других арабов. Мы их воспринимали как французы. Так вот, что касается того парня, военные стреляли по нему и он получил одну или две пули в спину, в позвоночник. Адвокат, должно быть, сказал ему: «Прикинься парализованным, у тебя будет шанс избежать казни, ты спасешь свою жизнь!» И почти четыре месяца он изображал парализованного. Он делал под себя. Да, он писал под себя… чтобы думали, что он парализован. Охрана была вынуждена помогать ему мыться. А он был убежден, что его помилуют, не казнят. Когда ты уверен, что потеряешь жизнь, у тебя другой взгляд на смерть. Но он был настолько убежден, настолько уверен в том, что будет жить… Вот вы в добром здравии, и если тут вам скажут, что вы умрете завтра, послезавтра, это нанесет вам удар. В таком положении даже самый смелый падает, он не может больше. Потому что думал, что будет жить. Парень, который уверен, что умрет — как Бюффе, — который уверен, что его гильотинируют, он в итоге говорит себе: раз придется умереть, я покажу, что я смелый.
Это уже не совсем смелость, это в некотором роде фатализм. А тот парень, так называемый паралитик, был настолько уверен, что будет жить, что когда его разбудили, черт возьми, это был для него тяжелый УДар.
Да, утром в день казни, когда его разбудили, он стал метаться, как бешеный кот. Вот так паралитик! [42] С цепи сорвался. Он отбивался, как сумасшедший. Он вопил, как раненый пес. Они хотели. его связать, а он стал кататься по земле. Держать его… ну это было чертовски трудно! Такого вот обезумевшего человека, силы которого впятеро увеличились, невозможно удержать. Даже вчетвером его невозможно удержать. Нельзя же, в конце концов, его оглушать, чтобы связать! Они не могли надеть ему наручники в камере, настолько увеличились его силы. Понадобилось четыре охранника. В конце концов один охранник смог просунуть руку у него под подбородком. И так они его привели, каждую руку держало по охраннику, и четвертый обхватывал ему ноги. Так вот, несмотря на эту помощь, собачьей работой было связывать ему ноги. Их связывал я. Мне было трудно связать ему щиколотки, несмотря на то что ноги ему держали два или три охранника, двое или трое держали руки, и еще один просунул у него руку под подбородком, чтобы он нас не покусал. Мы действительно столкнулись с диким зверем. Да, я его связывал и все время смотрел ему в глаза. Я внимательно смотрел ему в глаза. Чтобы видеть его реакцию, чтобы он меня локтем не ударил в лицо. Такой осужденный может наклониться ко мне, укусить, отхватить мышцу. Поэтому я все время смотрел на него, когда связывал. Ему все же удалось нанести два или три удара охранникам. В конце концов, чтобы усмирить его, охранники ударили его несколько раз, и я тоже чуть не получил удар кулака. Мне слегка задели челюсть, и я чуть не оказался без сознания. Если бы меня оглушили, не знаю, как прошла бы казнь. Этот осужденный уже не чувствовал ударов. В итоге мы подвели к гильотине парня, голова которого была в крови, которого невозможно было узнать и воющего, как побитый пес. В тот день, когда я занял свое место «фотографа», мне было трудно тянуть его голову, скользкую от крови и пены. Да, от бешенства у него шла пена, как у собаки. Когда лезвие упало, голова выскользнула у меня из рук. Это была просто резня.
Упавший живым в корзину
Самое ужасное случилось 22 февраля 1958 года, когда я был первым помощником. Это было в Константине, на казни четырех человек. Двое осужденных уже были казнены. Третий — как там его называл мой отец? крикуном, кажется[43] — не прекращал вопить и отбиваться от камеры и до самой гильотины. Да, он кричал и отбивался, как одержимый. Помню, у него были большие усы. Так вот, он подходит к скамье и там видит трупы в корзине, где было уже два обезглавленных тела. Представьте себе, парень видит в метре от себя обезглавленные тела, в то время как его самого сейчас обезглавят! Это ужасно! Я стоял напротив — был «фотографом» — и смотрел на него. Его взгляд… Глаза у него вылезали из орбит. Мертвенно-бледный. Подойдя к скамье, этот парень сделал рывок, вывернул голову и сел на скамью как лягушка, подтянув колени к животу. Я был готов его держать, стоял в пятнадцати сантиметрах. Я протягиваю руки между балок, чтобы взять голову, бум! а он падает с криком в корзину! Да, он выскользнул из рук помощников и упал в корзину. В корзину, где уже были двое казненных! Это из-за неловкости одного из помощников, который его не поддержал как следует. Они его плохо держали. Этот помощник, это был Сельс, тот, который говорил мне, что закрывает глаза каждый раз, когда падает лезвие. Так вот, наверно, он плохо его держал? Результат: упал в корзину. Фу! Уже с трупами. Я стоял с другой стороны, ждал голову и не мог ничего сделать. Да, живым в корзину, на трупы. Он там оставался как минимум пятнадцать секунд. Пришлось его поднимать, как куль. Вытаскивать его из корзины, класть обратно на скамью. Весь в крови своих двух товарищей по несчастью, он не прекращал орать. Его пришлось вытаскивать, но чего вы хотите, он там был, как в яме. Тело весом в семьдесят-восемьдесят килограмм, из корзины, вернуть на скамью.
Не за что было уцепиться. Он был скользким от крови. Одному помощнику это не удавалось. Я же со своей стороны не мог ничего сделать… Я должен был оставаться в готовности на своем месте. В итоге из корзины его подняли оба помощника, с помощью моего отца. Не без труда. Он же орал как только мог, так что слышно его было за двести метров. Для него это должно было быть ужасно. Он извивался. Этого парня
