— Сперва надо это дело перекурить.
Володька позавидовал его спокойствию.
Потов был из числа «стариков», присланных в училище по мобилизации. Таких во взводе, кроме Ковалевского и Передина, набралось еще пять человек, — остальные были юноши.
Про войну Потов любил рассказывать, что в ней, собственно, нет ничего страшного, кроме смерти. Ему не очень верили, считали — он рисуется, чтобы показать свое превосходство. Но теперь Ребриков и Ковалевский были рады, что попали в наряд с ним.
Курить Ребрикову не хотелось.
— Ну, — сказал Потов, захлопывая жестяную коробку, — раз так, начинай. Ребриков, дуй на дорогу, сейчас полпервого, через час сменим.
Ребриков поднял на плечо тяжелую винтовку и пошел на дорогу.
Августовская ночь, сухая, обступила его. Кругом было тихо, чуть шелестели деревья. По небу быстро бежали облака; они то закрывали полную веселую луну, то снова обнажали ее, и тогда Ребриков видел на гладком шоссе свою длинную тень с винтовкой. Время от времени в небе ревел невидимый немецкий самолет. Мгновенно с земли на помощь луне простирало свои лучи десятка два прожекторов. Они долго, как маятники, раскачивались по небу, щупая облака, пока один из прожекторов вдруг не ловил серебряное тело самолета, и тогда сразу все другие устремлялись за ним. По-своему это было даже очень красиво.
Потом опять все стихало, и снова Ребриков был один с собственной тенью на дороге.
Он знал, рано или поздно встреча с врагом неизбежна. Его беспокоило другое: а что если в решительный момент он не выдержит, побежит, окажется трусом? Эта мысль преследовала его с момента поступления в училище, и больше всего Ребрикову хотелось проверить себя так, чтобы никто не заметил.
Прохаживаясь по дороге, он вдруг подумал о том, что он является отличной мишенью. Теперь он понял, почему двоим другим приказали сидеть в секрете, и ему стало не очень-то по себе.
«Право же глупо, — рассуждал он, пытаясь оправдать появившийся страх, — погибнуть здесь, в тылу, от пули какого-то немецкого идиота».
Но за час дневальства Ребрикова ничего не случилось.
Два раза проезжала машина с аэродрома поблизости. Документы были в порядке. Проходил дежурный. Ребриков окликнул его, как и полагалось по инструкции. Вскоре появившийся из кустов Потов сказал:
— Ребриков, давай дуй в секрет, время, — и встал на его место.
Ребриков пошел к Ковалевскому.
Тот удобно устроился в небольшой сухой ямке и о чем-то думал. Ребриков присел рядом. Впервые он почувствовал солдатскую радость быть смененным с поста. Володька лег на твердую прохладную землю. Наверху по-прежнему плыли большие легкие облака.
Ковалевский предложил папиросу. Ребриков затянулся, стать мечтать. Разные мысли приходили ему в голову, и странно, несколько раз они возвращались к Нине. То он думал о том, как через год после войны он командиром приедет в город и случайно на улице встретит ее. На груди его — новенький орден, Долинина смотрит и восхищается… То он видел себя раненым в госпитале: группа старых школьных друзей пришла навестить его, и среди них Нина, она боится показаться ему и прячется за дверьми. То он представлял себя убитым, истекающим кровью на поле боя. Весть о его гибели приходит в Ленинград, и друзья передают ее Нине, а она плачет… Потом он еще подумал о товарищах, с которыми неизвестно придется ли ему встретиться когда-нибудь.
— Очередному приготовиться. — Это сказал Потов.
Ребриков даже не заметил, когда он пришел, и удивился, как быстро прошли два часа.
— Скоро тебе идти, давай закурим. — Потов протянул коробку, они закурили.
— Ну как? — спросил Потов.
— Это пустяки, — ответил Ребриков.
— Она и вся война такая, — махнул рукой Потов.
— Ну да? — Ребриков недоверчиво покачал головой.
Больше они не говорили. Скоро Ребриков снова был на дороге, сменив Ковалевского. Луны уже не было, и от этого становилось еще тоскливее.
Опять он бродил взад и вперед. Время было позднее.
Вдруг Ребриков услышал легкое дребезжание, словно кто-то ехал на велосипеде. Он насторожился. Звук усилился. Велосипед ехал прямо на него.
— Стой! — крикнул Ребриков.
Никто не отвечал.
— Стой! — повторил он срывавшимся от волнения голосом.
Но снова никто не ответил. Тогда он выстрелил вверх и услышал, что кто-то бросил велосипед, заметил, что какая-то темная фигура метнулась в поле.
— Стой! — Он побежал за человеком, стреляя на ходу вверх.
Выбежали из секрета Потов и Ковалевский.
— Стой! Стой! Буду стрелять!
Бежавший остановился.
— Назад с поднятыми руками!
Беглец приблизился. Это был невысокий молоденький парнишка, одетый в новый костюм и белую рубаху.
— Откуда? — спросил Ребриков.
— Я здешний, из Мариновки, — дрожа ответил парнишка. Он был изрядно навеселе и только сейчас начал отрезвляться.
— Откуда едете? — обратился к нему подоспевший Ковалевский.
— Я у товарища на свадьбе гулял, — все так же дрожа, отвечал задержанный. — Уходит на войну. Вот и женился.
Потов рассмеялся. Ребриков махнул рукой. Он и в самом деле думал, что задержал диверсанта.
— Бери велосипед, — сказал Потов, — пойдем к дежурному, там разберемся.
Подвыпившего паренька увели. Ребриков обернулся и увидел, что рядом стоит Томилевич. Начинавшийся рассвет осветил его не очень-то бравую фигуру в длиннополой шинели.
— Ты откуда? — спросил Ребриков.
— Я слышал у тебя выстрелы и прибежал, — ответил тот, немного смутившись.
— Ну, спасибо. — Ребриков хлопнул по плечу симпатичного Томилевича. Ему была приятна забота товарища.
Пришедший сержант дал команду снимать посты. По мокрой высокой траве зашагали они в лагерь.
— Это, наверное, учебная, — сказал Ребриков.
— А черт его знает… В общем, ты молодец, не растерялся, — ответил Томилевич.
— Ну, это ерунда.
Ребриков и в самом деле не считал случившееся чем-нибудь серьезным. «Вот если бы проверить себя на настоящем деле», — думал он.
К ночи стало известно, что училище будет переезжать.
— Куда повезут, интересно…
— В глубь страны, говорят.
— Тикаем, значит.
— Называется — перемена дислокации, — объяснил Потов.
— Как хочешь называй, а дело, значит, совсем табак, — ехидничал Передин.
— Ты что, рад, что ли?
— Еще припиши что-нибудь.
— Армия без резерва не армия, — умничал Ковалевский.
— Противно, — заявил Томилевич, — словно детей вывозят.
— Люди на фронт едут, а мы…
