антенны. Владимир Львович читал газеты. Говорил мало, иногда молча кивал головой. Мать поила их чаем. Аннушка смотрела на Володьку так, будто собиралась наглядеться на всю жизнь.
В общем, он был даже счастлив, когда пришло время возвращаться в казармы. По крайней мере, там никто не тосковал.
Несмотря на тяжелое положение на фронте, жизнь в училище шла так, словно все было по- прежнему и торопиться было некуда. Старшина проверял заправку коек, совал пальцы под ремень, пробуя, хорошо ли он затянут, гонял тех, кто плохо вычистил сапоги. В таких случаях маленький, не очень аккуратный Томилевич старался спрятаться за спины рослых товарищей.
В столовой за длинными столами, покрытыми белой клеенкой, разливали из бачков щи и раскладывали кашу. В первые дни Ребриков не мог осилить и половину курсантского обеда и поражался тому, что кое-кто из ребят в перерыве между обедом и ужином еще умудрялся съесть целый батон, приобретенный в военторговском ларьке.
Практические занятия проходили в саду училища. Курсанты с уставами в руках рассаживались под вековыми, знавшими многие выпуски, липами. Потом бегали по траве, падали и ползали, прижимаясь к земле. Деревянные трещотки изображали пулеметный обстрел.
— Играем в войну, — презрительно говорил Коротеев.
Ребриков соглашался. Он глядел на высокий забор, думал: «А теперь отсюда уже никуда не уйдешь».
Однажды после обеда батальон выстроили во дворе училища.
Явился комбат — немолодой седоватый майор. Рядом с ним стоял комиссар. Не военная бы на нем форма и не три шпалы в петлицах, он был бы похож на ученого. И очки на нем были какие-то очень не военные.
— Так вот, товарищи курсанты, — начал майор. — Завтра мы уезжаем в лагеря. Мы будем там заниматься так же, как в мирное время. Но, сами понимаете, обстановка такая, что ждать можно всего. Надеюсь, батальон не подведет.
Позже, сидя на широкой каменной лестнице, ведущей из училища в сад, курсанты курили.
— Ну вот, — сказал Ковалевский, — и кончилось наше городское житье-бытье. Теперь в лагерях мы узнаем, что такое суворовское ученье. — И он вздохнул.
В разговор вмешался Передин. Этот лысоватый парень с бегающими глазами и вечной, ничего не выражавшей улыбочкой на губах не располагал к себе Ребрикова.
— Вы что, и в самом деле думаете, что нас повезут в лагеря? — сказал он, сплюнув. — Врут все. На фронт нас отправляют, в прорыв. Только говорить не хотят.
— Конечно, — кивнул Потов, один из самых старших в роте. — Не хотят тебе сообщить, боятся, не согласишься.
Потов побывал на финском фронте рядовым. Он был единственным в роте, кто знал, что такое война, и к нему прислушивались.
На лестнице одобрительно засмеялись. Большие уши Передина вспыхнули.
— Блажен, кто верует, — промямлил он себе под нос.
— Пошли, — сказал Ребрикову курсант Томилевич.
Они отправились в клуб. Там стоял незапертый, изрядно разбитый рояль. Томилевич сел за него и сыграл «полечку». Потом гулко хлопнул крышкой рояля и поднялся. Они стали рассматривать висевшие на стенах большие схемы военных операций Красной Армии во время гражданской войны. Тут были изображены охваты и прорывы, разгром войск Колчака, деникинцев, белополяков, рейды Конармии.
— Чертовски интересно, — сказал Ребриков, разглядывая красные стре?лки стремительных наступлений.
— Были дела, — важно согласился Томилевич.
— Вот если бы нам про это читали, а то повороты на ходу, на месте…
— Отработка приветствия, — засмеялся Томилевич.
— Значит, без арифметики сразу в академики. Так, что ли?
Юноши обернулись. Перед ними стоял майор — командир батальона.
Вытянувшиеся курсанты молчали.
— Идите, — сказал комбат. — И советую думать, прежде чем говорить. Вы ведь будущие командиры.
6
Передин зря придумывал небылицы.
Училище действительно выехало в лагеря, в небольшой сосновый лес на берегу Невы, километрах в тридцати от города.
Между высокими голыми соснами ровными рядами выстроились палатки. Они были закамуфлированы темными зелеными разводами.
С восхода солнца и до заката шли занятия.
Похудевшие, загорелые курсанты целый день ползали по крутому берегу, таща на себе деревянные пулеметы и патронные ящики. Делали тридцатикилометровые переходы по жаре в полной выкладке, со скатками шинелей через плечо.
Обедали здесь же в лесу, за длинными столами, ели из котелков. За обедом съедали все до крошки, ходили брать «добавку». Каши теперь казались Ребрикову лучшими из блюд.
Спали в палатках, тесно, по восемь человек в ряд, на земляных карах, прикрытых сеном. К утру дрогли, кутались в синие байковые одеяла, тесней прижимались друг к другу.
Засыпали мгновенно, как только щека прикасалась к твердой как камень подушке. Не слышали ни шума дождя, ни гула самолетов, ни храпа соседей.
Ребриков и Томилевич, лежавшие рядом, успевали перед сном поделиться пережитым.
Снимая огромные сапоги, Томилевич подолгу рассматривал потертости на ногах.
— Нет, — вздыхал он, — это не та изящная обувь, о которой я мечтал всю жизнь.
Но Ребриков подбадривал его, хлопал по плечу, говорил:
— Ничего, старик, привыкай. Тяжело только первые пять лет.
И Томилевич привыкал или делал вид, что привыкает. Во всяком случае, он скоро перестал жаловаться. В одну из ночей их разбудили.
— Тревога… Тревога… — негромко повторял дневальный и тряс разоспавшихся товарищей.
Томилевичу, как всегда, не везло с портянкой, быстро разматывая ее и обматывая вновь, он спросил уже почти одетого Ребрикова:
— Как ты думаешь, учебная?..
— Не знаю, — ответил Ребриков. — После разберемся.
Ему было немного не по себе.
Выбежав из палаток, в темноте отыскали свои винтовки в пирамидах, построились возле линейки. Уже давно одетый, перетянутый ремнями, командир взвода молча поглядывал на часы.
— Товарищи, — быстро сказал он, — получены сведения, что немцы где-то вблизи сегодня ночью сбросили с самолетов отряд диверсантов. Нам предложено оказать помощь войскам НКВД. Сейчас мы оседлаем все дороги, идущие в город. Ни одного человека, как бы он ни был одет, ни одной машины не пропускать. Подозрительных задерживать и направлять ко мне. Ясно?
— Ясно, — нестройно ответили в шеренгах.
— Чуешь? — Передин толкнул локтем Ребрикова.
— Стоять будем по три. Два в секрете, один на дороге. Сейчас я вас разобью на тройки.
Ребриков попал в тройку вместе с Ковалевским и Потовым. Их направили на перекресток возле большого верстового камня. Стоять условились по часу. Один должен был гулять по дороге, двое других засели в секрете в придорожной канаве.
Когда пришли на место, Потов сказал:
