Левой Берманом, бледным очкастым юношей, вывешивала на стене новый номер. Проходя мимо Нины, Володька слегка прищуривал глаза, подражая одному известному киноактеру, потом у стены ловко поворачивался на каблуках кругом и так же безразлично продолжал свой обратный путь.
Нина, глядя на Ребрикова, с легким презрением и усмешкой сказала Берману:
— Ферт…
Лева улыбнулся и ничего не ответил. Так и осталось невыясненным, слышал ли Володька это нелестное определение. Но когда Нина уходила по коридору своей легкой неторопливой походкой, Володька, с постной физиономией глядя ей вслед, не обращаясь ни к кому, сказал:
— Подумаешь, Кунигунда!..
А на следующий день после занятий он отбился от попутчиков, дождался в вестибюле Нину и, как бы случайно выяснив, что им по дороге, отправился провожать ее до музыкальной школы.
По пути они говорили о музыке, об актерах. Володьке хотелось привлечь внимание девушки к своей личности, и он стал рассказывать о своих стремлениях и желаниях, о знакомствах со знаменитостями, потом выдумал, что у него был мотоцикл, но вот беда — сломался. Потом еще сказал, что он снимался в кино и скоро выйдет фильм с его участием, конечно, если эту часть картины не вырежут.
Но в самый разгар Володькиного красноречия на углу выходящей на Фонтанку улицы Нина вдруг сказала:
— Ну, пока до свидания, — улыбнулась, кивнула головой и ушла.
Володька остался один. Он посмотрел на мутную с нефтяными радужными разводами воду, которая пузырилась от редкого дождя, с досадой плюнул и, подумав, что, кажется, хватил лишнего, направился домой в самых расстроенных чувствах.
Но все-таки попыток поближе подружиться с Долининой он не оставил. Через два дня, под каким-то предлогом увязавшись за Ниной, он предпринял новый маневр. Желая показаться загадочным, прикинулся разочарованным, говорил, что, в общем, ему наскучило все обыденное и он, пожалуй, скоро уедет на зимовку куда-нибудь на Новую Землю или еще дальше. Но и эта эффектная загадочность не возымела должного успеха, а вскоре Ребриков узнал, что Нина в компании десятиклассников, когда зашла речь о нем, пожала плечами и сказала: «Трепло…»
По правде говоря, Ребрикова не на шутку расстроила неудачная история с ухаживанием. Сначала он потерял аппетит, стал рассеянным. Но потом быстро оправился и решил объявить Долининой войну.
К счастью для Ребрикова, в школе не было ни одного свидетеля его стараний понравиться Нине, и это позволяло ему принять независимый вид. Вскоре он заявил, что вообще не признает девчонок вроде Долининой, которые воображают себя исключительными, не имея на то никаких оснований. Высказал во всеуслышание много несправедливых, но довольно остроумных определений и решил, что таким путем вполне отомстил ей.
Нина, хотя и удивилась перемене Володькиного поведения, но вызов приняла и сдаваться не собиралась. Она ловко подмечала его недостатки, порой очень едко высмеивала его выдумки и всеми силами старалась уличить Ребрикова в невежестве и верхоглядстве. Словом, между ними начался повседневный поединок.
Стоило только Долининой выступить с интересным докладом или просто поговорить на классном собрании, как Ребриков быстро сочинял на это пародию, замечательно подражал Нине и изображал все это как пустую девчоночью болтовню, писал эпиграммы или придумывал карикатуры и рисовал их на доске, и все смеялись, потому что нельзя было не смеяться, если Ребриков хотел рассмешить.
Стоило только Ребрикову организовать что-либо, по его мнению, совершенно необходимое, вроде «общества юных покорителей скоростей», как Долинина высмеивала Володькины предприятия, уверяя, что все это глупая выдумка и чепуха или, как говорила она иногда, «затея пижона». Короче, она всячески старалась уколоть его самолюбие.
Одним словом, вскоре все увидели, что коса нашла на камень.
Кончилась осень. Первый снег белел на карнизах дома напротив школы.
К зимним каникулам намечался вечер. В десятом «Б» решили поставить «Каменного гостя» Пушкина. Гуана взялся играть Ребриков, Карлоса — Чернецов. Роль Лауры поручили Долининой. Ввиду того что на гитаре она играть не умела, решили, что можно петь под рояль, который таким образом весьма неожиданно появлялся в испанских средневековых покоях.
Долго не могли найти командора, наконец с трудом уговорили Рокотова. Рокотов был громада. Каждое его появление на сцене вызывало смех. Рокотов обижался и немедленно покидал репетицию. Его опять принимались уговаривать, и на это уходил добрый час. Затем он становился на стул, и ребята с невероятным трудом сдерживали улыбки, слушая его зловещий раскатистый бас.
Хотя вся выдумка постановки принадлежала Ребрикову, официальным режиссером считался Берман. Это был дипломатический ход, чтобы Долинина не отказалась участвовать в Володькиной затее.
Музыкальным оформлением занялся преподаватель пения Анатолий Павлович Веселовский. Он подобрал отрывки из Даргомыжского и сам вызвался играть Лепорелло. Лепорелло он репетировал презабавно, так, что всем становилось весело.
В общем, дело подвигалось успешно, никто из участников особенно не отставал, и спектакль обещал получиться на славу.
Но лучше всех были Гуан и Лаура. Ребриков старался изо всех сил. Стихи он читал чисто, легко двигался по сцене, размахивая зеленой скатертью со стола учительской вместо плаща, Нина отлично пела.
Не получалось лишь одно место. Это был момент, когда Лаура должна была очутиться в объятиях старого друга. В этой сцене Гуан вдруг страшно смущался и держался на почтительном расстоянии от Лауры, а красавица отворачивалась от любимого.
Напрасно Анатолий Павлович сердился и говорил, что это искусство и здесь стесняться нечего. Напрасно Лева Берман рассказывал о принятой в театре условности. Из этой сцены ничего не выходило, и она грозила провалить спектакль.
Репетировали по вечерам в классе пения. Посреди комнаты стоял большой рояль, со стены гневно глядел всклокоченный Бетховен. В один из таких вечеров, когда в «кубрик» доносились гулкие звуки рояля и негромкое пение Нины, Чернецов вдруг сказал Володьке:
— Это, в конце концов, глупо, Ребриков. Ну, я понимаю, она девчонка и трусиха… А ты, какого черта ты мямлишь? Взял бы и показал, как надо… А еще режиссером хочешь быть…
И Ребриков решился. Через час после этой беседы, когда дело на репетиция снова дошло до злополучного места и Лаура впала в обычное замешательство, после слов «Гуан, мой милый друг!..» Володька вдруг бросился к Лауре — Нине, схватил ее и, крепко прижав к себе, поцеловал долгим, уже непохожим на сценический, поцелуем.
И тут произошло следующее: легкомысленная испанка, которую изображала Нина, порозовев, вырвалась из объятий Ребрикова — Гуана и, ни секунды не раздумывая, влепила ему звучную пощечину, потом, смерив Ребрикова злым взглядом и не говоря ни слова, быстро вышла из класса.
Все, кто в этот момент находился в классе пения, настолько растерялись, что не знали, что им делать: бежать за Ниной, чтобы успокоить, ругать ли Ребрикова, или сделать вид, что не заметили ничего особенного. И только верзила Рокотов после недолгой паузы вдруг глупо захохотал, так, что чуть ли не до слез расстроенный всем происшедшим Берман с отчаянием закричал на него:
— Да замолчи же, идиот!
Анатолия Павловича в этот вечер не было, и история, по взаимному уговору друзей, не получила широкой огласки. Но репетиции прекратились и больше не возобновлялись. Спектакль на зимних каникулах не состоялся.
А Ребриков и Долинина с тех пор говорили друг с другом еще меньше, и отношения их стали еще более неприязненными.
6
