К Новому году Владимир Львович задумал удивить друзей старшего сына, по традиции собиравшихся у Ребриковых для встречи, особыми напитками собственного изготовления.
Он любил удивлять, делать людям приятное. Не жалел на это ни сил, ни времени.
Еще за месяц до праздника Владимир Львович разыскал калганный корень и настоящую траву зубровку, собрал лимонные корочки, достал инжир.
В последний день декабря на огромном столе появилось шесть сверкавших графинов. За столом в жилете, без пиджака и галстука, сидел Владимир Львович, У него было лицо человека, только что закончившего большое дело. У зеркала за шкафами вертелся Володька. В пятый раз он перевязывал галстук. Володька злился, фыркал, но проклятый галстук не поддавался. Наконец галстук сдался и лег правильным узлом. Туалет был завершен.
Приподняв очки, Владимир Львович внимательно осмотрел сына с головы до ног и улыбнулся:
— Ну, франт-пижон, готов? Когда явитесь?
Володька ничего не ответил, пожал плечами и засунул белый, старательно выглаженный Аннушкой платок в верхний карман пиджака.
До полуночи оставалось около часа. Володька решил, что в троллейбусе ему могут наступить на отлично начищенные уже не новые ботинки, и двинулся пешком.
Он вышел на улицу, сделал сотню шагов до заснеженной решетки набережной походкой человека, которому некуда торопиться, свернул в узкий переулок и очутился на освещенном шумном проспекте.
Десятиклассники встречали Новый год у Вали Логиновой.
Приготовления были закончены еще вчера. Все было согласовано. Спор вызвал лишь состав напитков. Девушки говорили, что нужно только вино. Ребята намекали на нечто более крепкое. Сошлись на взаимных уступках. Теперь стол манил белизной скатерти, блеском бутылок, разнообразием блюд, приготовленных девушками.
Без двадцати двенадцать все были уже в сборе, не хватало только Ребрикова.
Лева Берман, одетый в этот день особенно торжественно, в новый костюм, который, вероятно, был сшит ему на вырост (хотя вряд ли можно было думать, что Лева вырастет еще), предложил подождать еще десять минут. Никто не возражал. Без Володьки начинать не хотелось, и только Нина Долинина чуть заметно пожала плечами, что, вероятно, означало: «Вот, действительно, все должны ждать Ребрикова!»
А ожидаемый с таким нетерпением Володька спокойно прогуливался взад и вперед и внимательно поглядывал на прыгающую стрелку больших электрических часов, белым кругом светящихся в темноте зимнего неба. Где-то он вычитал, что приходить в дом, где тебя ждут, вовремя — отличный тон, и решил появиться не раньше чем за пять минут до новогоднего тоста.
Вот стремительно, подымая снежную пыль, пронеслась эмка. Вот выбежал из винного магазина и, застегиваясь на ходу, бросился к трамваю какой-то человек, увешенный пакетами. Вот мимо Володьки, обдав его крепким запахом духов, пронеслась, доругиваясь на ходу, супружеская пара. Наконец стрелка на минуту застыла на последнем делении перед двенадцатью. Ребриков повернулся и быстрыми шагами, словно давно спешил, перешел через улицу.
За дверью квартиры № 9, где жила Валя, слышался шум. Ребриков нажал звонок, и дверь мгновенно открылась. Его ждали.
— Наконец-то! Ну можно ли так?!
— А вот и наш Евгений Онегин! — крикнул Чернецов, выскочивший в переднюю.
Моментально Ребриков был раздет и усажен на место.
Опередившие время большие комнатные часы уже били седьмой раз, хотя по радио еще только гудели автомобильные гудки с далекой Красной площади.
Десятиклассники поднялись с бокалами, рюмками и стопками. Прямо напротив Володьки стояла Нина. Она была в новом платье, удивительно идущем к ней. Она держала маленький хрустальный стаканчик и смотрела вниз на скатерть.
Наконец в репродукторе сказали: «С Новым годом, товарищи!»
Зазвенели рюмки, закашлялись девушки, не привыкшие пить вино.
— Друзья, — сказал Берман, поправив очки, — вот это последний год, который встречаем мы все вместе. Еще полгода — и, возможно, разойдемся кто куда. Что ждет нас впереди? Может быть, здесь среди нас сидят будущие великие ученые, прославленные полководцы. Никто не знает, что готовит ему жизнь, но у каждого есть мечта. Так давайте же выпьем за эту индивидуальную мечту, и пусть каждый из нас скажет сегодня, что за мысли таятся в его голове.
Поднялся шум.
— Превращусь если не в Толстого, так в то?лстого! — кричал Якшин, закусывая солидным куском пирога.
— Рокотов будет главным вратарем страны, от слова «врать», — острил Чернецов.
— А Чернецов городской каланчой, — неостроумно парировал ненаходчивый Рокотов.
Но Лева восстановил порядок. Он потребовал, чтобы каждый говорил о себе правду, а остальные пили бы за осуществление его мечты. Шутя предупредил, что новогодние мечты сбываются и, если сказанное будет неправдой, настоящие мечты не осуществятся.
И друзья поведали друг другу сокровенные желания.
Краснея и запинаясь, Молчанов сказал, что он хотел бы изобрести ракету, которая выйдет из сферы притяжения Земли, изобрести то, над чем многие годы бьются ученые мира, или что-нибудь в этом роде…
Чернецов признался, что он мечтает стать капитаном дальнего плавания, на океанском корабле обойти земной шар, побывать в Африке, посмотреть Египет, Иран, Южную Америку.
В эту памятную ночь товарищам стало известно друг о друге то, о чем прежде они даже не догадывались.
Они узнали, что добрая Валя Логинова имеет такое же, как она сама, трогательное желание — стать детским врачом, что маленький Якшин собирается быть директором большого завода, Лева Берман хочет написать книгу, которую все прочтут от начала до конца. Майя Плят, — чего никто не ожидал, — сниматься в кино, Нина Долинина — научи?ться играть так, чтобы нравилось всем, кто будет ее слушать.
Словом, каждый открыл в этот поздний час товарищам то, что так долго хранил в тайниках своей души, и только Ребриков увильнул от прямого ответа. Он говорил, что, пожалуй, скорей всего он будет управдомом или заведующим рестораном, — «это работа не пыльная, но денежная», или откроет киоск газированных вод. Потом сказал, что личность его вряд ли заслуживает пристального внимания и лучше, если ему позволит уважаемое собрание, поговорить о будущем своих друзей.
Кругом закричали:
— Давай, давай!
Ребриков откашлялся и начал. Он сказал, что Якшину никак нельзя быть директором, потому что за какой бы он стол ни сел, его не будет видно, что Лева Берман напишет книгу философских стихов, а потом вдруг выяснит, что такую же тысячу с лишним лет назад уже написал какой-нибудь Шота Руставели.
Он сказал, что Рокотов никогда не женится, так как текста не имеет и объясняться в любви может только при помощи футбольных приемов, которые не всем девушкам нравятся. В общем, наговорил много невероятного, остроумного, по-настоящему смешного.
Друзья от души смеялись, когда Володька изображал, как в двухтысячном году старенький межпланетный академик Молчанов, побывавший к тому времени на Марсе, Венере и прочих светилах, встретит избороздившего все океаны морского волка Сережку Чернецова и как забавно будут вспоминать они десятый класс. А на прощанье Чернецов слегка, как прежде, ударом под ложечку пощекочет Молчанова, и бедный старичок тут же испустит свой слабый дух.
За столом было шумно и весело.
Впереди была жизнь, ее необъятные манящие просторы едва вырисовывались перед теми, кто сидел здесь. То, что изображал Ребриков, было смешно и неправдоподобно, мысль о смерти не могла прийти в голову в эти часы. Болезнь, старость… казалось, их вообще не было в природе. Володька был в ударе.
Он еще показал, как будет нянчиться с новорожденным Сергей, и так похоже изобразил его нежную
