Сердце — вещун. Не надо было Софье Алексеевне своего князя в поход Крымский отправлять. За версту видать, какой из него военачальник. Одно дело в удобстве жить, дом заморскими статуями, картинами да водометами украшать, на клавикортах что ни день играть, другое — ратным делом заниматься. Сам просил, чуть не в ногах у сестрицы лежал, чтоб ослобонила от походу. Где там! Уперлася — хочу богатыря своего победителем видеть, хочу подарками осыпать, всему народу московскому показать. Показала!
Степь вокруг войска загорелася. Знамение Божие? Нет, злоумышленников стали искать. Может, и были такие, кто знает. Известно, гетман малороссийский Самойлович походу не хотел. Низложили его. Нового гетмана — Ивана Мазепу поставили. А ратникам все едино ворочаться пришлось ни с чем. Только и здесь Софья Алексеевна себе не изменила: все наоборот повернула. Кто в поход ходил, едва не всех награждать стала. Много ли проку от сына полковника Брюса быть могло. Из потешных он, а сразу Яков Брюс чин прапорщика получил, поместье в двенадцать четвертей земли, деньги. А уж о князюшке и говорить не приходится. Перед походом государыня-правительница одарила Василия Васильевича шкатуной немецкой, под нею станок на четырех ножках, а в шкатуне четыре ящика выдвижных, да цынбальцы, да клавикорты, а наверху шкатуны часы малые, зато с боем. Семен Гутовский на своей фабрике сколько голову ломал, чтобы чудо такое построить. Только князь все глаза отводит: каково ему перед женой да детьми подарки такие принимать, в дому устанавливать. Да ведь не откажешь. Начистоту тоже с государыней не поговоришь. Софья Алексеевна нынче отказу не знает. Как захотела, так и будет, хоть кругом трава не расти.
Домов да дворов на Москве одних у князя сколько! На Тверской как есть дворец. Высоты восьмисаженной — на кровлю поглядеть, голова кружится. Два крыльца. Пятьдесят три жилья с погребами. Сама бы никогда не узнала — Фекла все высмотрела да подсчитала. На Смоленской улице на дворе тридцать домов да девять изб — город целый. На Девичьем поле загородный двор. Другой — у Немецкой слободы. И все вещами заставлено, зеркалами да картинами увешано, коврами персидскими устлано. Поставцы от серебра да золота ломятся. Куда еще, кажется? Нет, все Софье Алексеевне мало, все еще Васеньке прибавить хочется.
После похода проклятущего по Москве шум, будто ветер по спелой ржи, пробежал. Шепчутся, шепчутся. Стрельцы иной раз и в голос говорить начинают. Одни — к чему было в поход пускаться. Другие — кабы иной начальник достался, с богатством бы домой ворочались. Софье Алексеевне слова не скажи: сказала, все как надо идет, не людишкам меня судить. Не людишкам…
— Все едино воевать с турками придется.
— О новом походе Крымском, государыня, думаешь?
— А можно не думать, Федор Леонтьевич? Как полагаешь? Крымчаков не унять, вместе с турками в наших степях окажутся.
— Ничего не скажешь, государыня. У них сила.
— Видишь, сила. А мы-то в их глазах как выглядим? Что они о нас думают? Какие планы строят?
— Да вот князь Василий Васильевич…
— Ты князя-то пока оставь, Шакловитый. Со мной говоришь, передо мной ответ в своих мыслях держишь. На твой разум, как нам в поход выступать?
— Союзников крепких, государыня, заиметь надо.
— Малороссам да казакам не веришь?
— Поверить-то можно, да для крепости сначала напрямую договориться с ними надо. Сомневаюсь я в новом гетмане аль чего в нем не разумею.
— Значит, для начала ты к ним и поезжай.
— Я, государыня? Может, с князем Василием Васильевичем они лучше сговорятся, почтение к нему большее имеют?
— Большее! Ты песню-то слышал, что в Москве распевать стали? О князе Голицыне?
— Годы не те, государыня, чтобы песни играть.
— Да ты не увиливай, Федор Леонтьевич. Наверняка ведь донесли тебе. Ты мне не скажешь, за то и бранить тебя не буду, а для дела послушай. Мне ее царевна Марфа Алексеевна списала.
— Не принимай ты, государыня, к сердцу мужичью дурость. Мало ли что на улице сболтнуть могут. Не каждое лыко в строку ставить нужно.
— Сама знаю, глупость. А ехать тебе к казакам нужно.
— Велишь, поеду.
— Вот и ладно. Ты мне союз с ними крепкий привези, слышь, Федор Леонтьевич. На тебя сейчас вся надежда.
— А ты мне, государыня, персоны свои дай, что Яков Долгоруков потщился в Париже отпечатать. Коли можно, на атласе. Чтобы знали, с кем дело имеют.
— Не в Париже — в Голландской земле. Виниус Андрей образцовый лист в Амстердам, бургомистру Витсену отправил, тот более сотни их отпечатал.
— Больно образцовый лист хорош.
Потому и поощрила я Тарасевича. Ему с товарищами да учителю Богдановскому, что тексты сочинял, выдать велела по сто рублев денег, да объярь, да атлас, да по две пары штук сукна, да по две пары собольих шкур.
— Царский подарок, государыня. Все знают, широкая у тебя рука, щедрая.
— Для друзей, Шакловитый, только для друзей.
