в кресло за небольшой стол с микрофонами и окинул суровым взглядом огромный, сверкающий позолотой и хрусталем люстр зал, с трудом вместивший около тысячи журналистов. По правую руку от него, но не на эстраде, а, как полагалось, значительно ниже, расселись все члены «королевского дома» во главе с премьер-министром. Как всегда, это была, по определению обозревателя «Монд» Вьянсон-Понтэ, «торжественная месса режима, величественная церемония, окруженная всей помпой праздничного дня с колокольным звоном!».
Но общий тон всего происходящего как-то изменился. Корреспондент «Юманите» Луи Люк писал на другой день: «Де Голль в отступлении; он менее надменный, значительно менее уверенный в себе, производящий впечатление усталости». Генерал подвел итог выборов, подчеркнув свой успех любопытным сравнением: он отметил, что полученные им в первом туре 45 процентов голосов — это больше, чем его сторонники собирали на парламентских выборах в 1951, 1956, 1958 и в 1962 годах. Но такое сравнение лишь подчеркивало упадок его влияния. Поэтому де Голль и не сделал более правомерного сравнения с голосованием 1958 года на референдуме, когда он получил 80 процентов. Кроме того, президент снова признавал себя не воплощением общенационального единства, а лишь лидером одной, правда крупной, правой партии. Невозможно было превратить поражение в победу даже с его исключительным мастерством тщательно рассчитанных и эффектных выступлений.
Во втором томе «Мемуаров надежды», для которого де Голль успел написать только две главы, он рассказал, как после 1962 года, «благословенного года расцвета, обновления Франции», он столкнулся с непониманием и враждой. «Но как я не понимал, — с горечью пишет де Голль, — что все спасительное для нации не может не встретить порицания общественности и не привести к потерям на выборах». А в своих последних частных беседах в конце 1969 и в начале 1970 года де Голль будет с грустью говорить о том, как во время выборов 1965 года он почувствовал «разрыв его контакта с Францией». Как всегда, он сказал «с Францией», а не с французами, и это симптоматично, ибо приближает к пониманию смысла его политических неудач.
В данном случае главной причиной оказалась его реакционная, консервативная экономическая и социальная политика, из-за которой де Голль все более ясно выступал перед французами не в качестве вождя нации, объединяющего ее и воплощающего ее высшие интересы, к чему он субъективно как будто стремился, а как представитель господствующего класса, как выразитель диктатуры крупного капитала. Генерал де Голль презирал низменные аморальные побуждения буржуазии, вечную погоню за прибылью, примитивный меркантилизм, ее духовную ограниченность. На решающих этапах своей карьеры он закономерно оказывался одиноким, изолированным от родственного ему социального класса, не способного разделять идеи, побуждавшие его действовать во имя «вечных» интересов Франции. Но он все равно оставался человеком этого класса, хотя служил ему, действуя часто против его желаний и стремлений. Франсуа Мориак, находивший для де Голля место «среди героев и святых», создававших Францию, совершенно серьезно сближавший его роль с библейским образом Мессии, тем не менее сделал в своей книге о де Голле любопытные замечания о характере отношений генерала с буржуазией. «Этот человек, — писал Мориак, — безразличный к деньгам и презирающий деньги, приспособился к капиталистической системе, не испытывая никакого отвращения к тем, кто ее воплощает, он использовал их и заставлял служить себе».
В действительности капиталистическая система также использовала де Голля и заставляла его служить ей. Этот, по определению Франсуа Мориака, «генерал мор-расистской формации» вслед за Шарлем Моррасом всегда отдавал предпочтение политике перед экономикой, имевшей для него подчиненное, второстепенное значение. Правда, он пришел к власти в 1958 году с твердым намерением покончить с инфляцией, дефицитом платежного баланса, с использованием иностранной финансовой помощи, поскольку все это подрывало национальную независимость Франции, обрекая ее вместо величия на унижение. Конечно, подобно командиру полка, который следит, чтобы солдат хорошо кормили, ибо от этого зависит боеспособность полка, он отнюдь не был против повышения жизненного уровня французов и их материального процветания. Но для него это дело второстепенное и не может идти ни в какое сравнение с необходимостью обеспечить мощь государства. Только этим могут быть оправданы любые жертвы. Поэтому, когда он видел из автомобиля на дорогах Франции многочисленные лозунги, вроде «Гони монету, Шарль!», выражавшие требования городских и сельских тружеников, он не обращал на них внимания.
На пресс-конференции 21 февраля 1966 года генерал де Голль сказал: «Экономическая, финансовая и социальная ориентация французской политики никогда не изменялась с 1958 года». Так оно и было. С самого начала де Голль, оставив за собой «заповедные» или «зарезервированные области»: внешнюю политику, Алжир, колонии и вооруженные силы, передал другие сферы государственного управления в ведение своих министров. Рассказывают, что однажды Дебрэ, будучи премьером, ворчливо сказал генералу: «Алжир — это вы. Цена на молоко — это я». Генерал выслушал его, а затем, не сказав ни слова, приказал повысить цену на молоко. Но это был исключительный случай. Обычно происходило иначе. «Интендантством» занимались «способные люди». Естественно, что в экономике самые «способные» это те, смысл жизни которых состоит в выколачивании прибыли. Не удивительно, что экономикой и финансами занимались люди из мира больших денег, промышленники и банкиры — Пинэ, Баумгартнер и другие им подобные. Вообще при де Голле небывало упростился доступ прямых представителей финансовой олигархии к власти. Раньше надо было добиваться депутатского мандата, затем проходить испытание парламентских дебатов, где левые депутаты не жаловали промышленников и банкиров. Новая государственная система устранила эти препятствия.
«Политика, проводимая с 1958 года и особенно с 1962 года, — писал бывший премьер Мендес- Франс, — заключалась в передаче рычагов управления, находившихся в руках государства и являющихся необходимыми рычагами планирования, в особенности основного — финансирования, в руки частных предпринимателей».
Все началось еще в сентябре 1958 года, когда де Голль создал для разработки своей экономической политики комитет специалистов во главе с Ж. Рюэффом, бывшим финансовым советником Пуанкарэ и Лаваля. В комитет вошли исключительно представители банков и трестов. Они подготовили серию правительственных указов, изданных в декабре 1958 года. Эти указы были направлены в соответствии с планами де Голля на укрепление экономической независимости Франции, ее позиций в конкурентной борьбе на мировых рынках. Появился новый, «тяжелый» франк, равный 100 старым франкам. Девальвация, то есть уменьшение стоимости франка по отношению к иностранной валюте, облегчила рост французского экспорта. Сокращался внешнеторговый дефицит, росли золотые запасы, которых в 1958 году практически вообще не было. В 1963 году они составили 4,5 миллиарда долларов. Франк стал одной из самых прочных валют. Промышленный подъем способствовал укреплению экономических позиций Франции. Промышленники получили множество привилегий, их доходы резко возросли. К моменту президентских выборов в декабре 1965 года производство увеличилось на 43 процента, экспорт — на 88 процентов.
Но какой ценой, за счет кого это было достигнуто? Отменили субсидии, которые сдерживали рост цен на предметы широкого потребления, повысили тарифы на газ, электричество, транспорт, почтовые услуги и т. п. Сокращались социальные пособия, пенсии. Отменялась система поддержания цен на продукты, поставляемые крестьянами. Повышались налоги. Словом, экономическая политика Пятой республики сводилась к тому, что за все платили бедные. Разрыв между высокими и самыми низкими доходами возрастал. Если в Швеции первые превышали вторые в 17 раз, то во Франции — в 74 раза. По росту цен Франция обгоняла США, ФРГ, Англию, Бельгию. Только Италия оставалась впереди. За десять лет Пятой республики цены увеличились на 40 процентов.
Особенно скандальное положение создалось в жилищном строительстве. При 15 миллионах остро нуждавшихся в жилье в год строилось не более 370 тысяч жилищ. Правда, только в Париже постоянно пустовало около 10 тысяч прекрасных квартир. Но они предназначались для богатых и стоили несметных денег. А чтобы получить дешевую муниципальную квартиру, надо было много лет ожидать очереди. Франция оставалась страной с самой высокой в Западной Европе стоимостью жизни. Ничего не делалось для борьбы со спекуляцией и злоупотреблениями буржуазии. Роскошь и нищета сосуществовали рядом во все более вопиющем контрасте. При этом промышленное производство росло, повышалась производительность труда, а значит, и эксплуатация, в то время как увеличение зарплаты с трудом компенсировало рост цен и инфляцию.
Экономическая политика, проводившаяся под лозунгами эффективности производства,
