Veritas

французски, в одиннадцать – на латыни, а в шестнадцать он бегло говорил на обоих языках, кроме этого – по-итальянски, и все это с отличным произношением. Два года спустя он овладел чешским is венгерским. Он обладал хорошим вкусом к музыке и композиции, виртуозно играл на флейте. Свое тело он закалял физическими упражнениями, охотой и военными учениями.

Я взял второй панегирик, написанный неким Жаном Батистом Анчиони: «Иосиф I, король Германии и Рима. Император, напечатано в Вене, Австрии у Гио. Ван Гелен, итальянский придворный печатник его императорского величества, год 1709 Р. X.». Под гравюрой с красивым бюстом Иосифа было написано: Tibi Militat Aether («Небо сражается на твоей стороне»).

Я поспешно пролистал его и вскоре нашел перечень военных деяний Иосифа, а также его генералов и союзников. Автор обращался непосредственно к императору:

На одной ступени с античными стоят ныне великие победы, которые одержали Ваши непобедимые войска и войска союзников, возглавляемые двумя молниями Марса, Евгением и герцогом фон Марлебурго, на полях акрополя над французами. Благодаря этим непобедимым героям из Великобритании во время крупного сражения при Гвидонии была завоевана большая часть Фландрии, а благородный дух Карла Третьего, с особым бесстрашием и храбростью перенесшего серьезные и исключительные опасности осады Барселоны, привел к победе, благодаря которой была сразу же освобождена Каталония из-за поспешного бегства до смерти напуганного врага.

Но в чудесном освобождении Турина, где проявилось неповторимое достоинство Ваших армад и ярко сияла слава Вашего счастья, памятная непоколебимость Сагонтини была равна стойкой защите того города, который на протяжении многих месяцев противился французским орудиям. Не только дикая сила постоянных атак, большое количество войска, окружавшего город, но и недостаток амуниции защитников и трудность в обеспечении какой бы то ни было помощи извне истощили оборону этого столь выдающегося города. Когда же умудренный опытом Евгений вместе с Вашими неустрашимыми легионами отправился на юг, чтобы отомстить вместе с осажденным Турином и всей свободной Италией, подобно второму Велизарию, и пересек не только ужасные горы Германии и Италии, но и прошел в течение долгого пути Адидже, По, Дору, полные множества опасностей долины Италии, и все же с невероятной быстротой оказался у Турина, то, объединившись с храбрым герцогом Савойским, оба со страшной силой обрушились на окопавшиеся армии французов, которые, казалось, видели в безудержной атаке немцев не битву, а резню, и настолько велико было их замешательство, столь огромен страх и столь ужасна смерть в этой великой битве, что не возникло у врагов ни единой другой мысли кроме рассеивания и бегства; после того как Турин был освобожден в результате кровавой бани и пленения французов, выжившие разбежались за несколько месяцев во французские отряды, разбросанные по всей итальянской земле, а с захватом Милана императорское войско получило всю Ломбардию, в то же время Ваше оружие с невероятной скоростью захватило цветущую империю Неаполя, и Италия вернулась к такой долгожданной свободе.

Я закрыл брошюру с панегириком. Что говорили мне эти, хотя и довольно помпезные, строки о великом императоре? Что Иосиф Победоносный очень сильно отличался от Максимилиана Загадочного. В одном мягкость, в другом – раскаленная солдатчина, в предках задумчивый характер, в потомках – решительная натура. Жизнь Иосифа, казалось, до сих пор исчерпывалась историей его походов и победоносных сражений.

И тем не менее кое-что роднило обоих властителей: молодой император решил вывести своего предка и Место Без Имени из столетнего забытья, словно это был новый поход, только производимый с архитекторами вместо генералов. Устремляя свой благосклонный взгляд на творение Максимилиана II, Иосиф с обнаженным мечом шел на вневременных врагов и бросал вызов былой неприязни к империи христиан. Неутоленной неприязни, как показал недавний набег куруцев на Нойгебау.

Я почти видел его перед собой, как он, подстегиваемый малодушием своих предшественников, сообщает смущенному архитектору, что после расширения охотничьего замка Шенбрунн он намеревается восстановить в былом великолепии Место Без Имени. Кто знает, может быть, он наконец даже даст ему имя?

И только в этот миг мне пришло в голову, что во время обоих своих визитов в Место Без Имени я не видел и следа других людей, которым были бы поручены восстановительные работы. Даже Фрош ничего об этом не говорил, напротив, казалось, он ничего не знал о планах императора. Может быть, архитекторы и плотники решили дождаться, пока стает снег, сказал я себе. Может быть, они прибудут со дня на день, чтобы начать работу.

На меня накатилась сильная усталость, поскольку было уже поздно. Поэтому я решил закончить свое чтение об Иосифе I на днях. Я еще не знал, но предчувствовал, что в этих старых газетах, никому ненужной макулатуре скрывался ответ на мои вопросы о Месте Без Имени.

23 часа, когда в Вене спят (в то время как в Риме совершаются самые позорные поступки)

Я уже несколько часов лежал на перине без сна. Мне не удалось отрешиться от мыслей о Месте Без Имени и великом правителе; от них мой усталый разум переметнулся к Летающему кораблю и его таинственному штурману, и затем вернулся к синьору Луиджи, пропетым Атто ариям Луиджи Росси, которые я никогда не забывал и теперь словно дичь догонял их, одну за другой, в лесу своих воспоминаний. Как звенело это арпеджио, та тонкая модуляция, как звучал тот стих?

Ahi, dunqu'e pur vero…[22]

Внезапно я услышал шум. Он доносился из коридора крестового хода. Очевидно, кто-то споткнулся. Это не могла быть монахиня монастыря Химмельпфорте: дормиторий находился далеко от домика для гостей. Рядом с нашими комнатами была только комнатка Симониса. Но грек точно знал, что помощники под угрозой серьезного штрафа должны возвращаться домой в девять, самое позднее в десять часов вечера. Кроме того, он всегда был крайне пунктуален. Еще сегодня вечером после репетиции «Святого Алексия» я нанес ему короткий визит, чтобы договориться на следующий день, и нашел его в его комнате, склоненным над учебниками. На следующее утро как раз заканчивались пасхальные каникулы, и Alma Mater Rudolphina, то есть Венский университет должен был опять открыть свои двери.

Снова шум. Осторожно, чтобы не разбудить свою любимую, я оделся и вышел наружу. Еще не дойдя до крестного хода, я уже узнал голос.

– …и лавровый венок… ах, вот он! – услышал я возбужденный шепот. Грек собирал предметы, которые, очевидно, выпали из его большой котомки.

– Симонис! Что ты делаешь на улице в такой час? – Э…ну…

– В такое время ты давно должен был быть в своей комнате, ты ведь знаешь правила, – корил я его.

– Простите, господин мастер, мне нужно идти.

– Да, в кровать, причем быстро, – сердито ответил я.

– Сегодня вечером состоится снятие.

– Снятие?

– Я ведущий шорист,[23] я должен присутствовать.

– Шорист? Что ты мелешь?

– Умоляю вас, господин мастер, я должен присутствовать.

– Что у тебя там? – спросил я и указал на сумку, в которой что-то шевелилось.

– Хм… летучая мышь.

– Что? И что ты собираешься с ней делать? – спросил я, все больше и больше удивляясь.

– Она нужна мне для того, чтобы не заснуть.

– Ты решил надо мной подшутить? Хочешь нарваться на штраф? Ты ведь точно знаешь, что…

– Клянусь, господин мастер: если иметь с собой летучую мышь, никогда не уснешь. Можно еще поймать пару жаб до рассвета и выколоть им глаза, затем повесить себе на шею бутылочку из оленьей кожи, в которую положить глаза жаб и мясо соловьев. Это тоже хорошо работает, но с летучей мышью как-то попроще…

– Довольно, – с отвращением произнес я, уводя за руку своего странного помощника.