сторону, и мне показалось, что с лица его вместе с частичками угля и зернами пыли спал тонкий слой кожи. Мой помощник Симонис, безденежный молодой человек с улыбкой слабоумного, невеселый и довольно ленивый студент, снова превратился в того самого знатока истории империи, каким он показал себя несколько дней назад.
– Надсмотрщик за львами не солгал вам, господин мастер; жители Вены действительно полагают, что в этом месте водятся привидения. Верно также и то, что Рудольф, сын Максимилиана, был алхимиком, оккультистом, и был очень несчастен. Однако Фрош не пояснил вам почему. Как вы знаете, у этого места нет имени.
– Действительно. Поэтому оно и называется Место Без Имени.
– Вы также наверняка знаете, что у него есть прозвище Нойгебау, что означает «новое здание».
– Да, знаю.
– А вам не кажется это странным? Такое впечатляющее место, и два не-имени: «Место Без Имени» и «Новое Здание»?
– Я думал, Максимилиан умер, прежде чем успел подобрать окончательное название, – ответил я.
– Нет, господин мастер. Есть резиденции, к примеру Шенбрунн, которые получили свое название еще до того, как был заложен первый камень в их фундаменте. Нойгебау никогда не был крещен, его нужно было разгадать.
– Разгадать?
Студент снова вытер пот со лба и принялся чистить шпатель, который выпал из его руки.
Изменчивая история Места Без Имени, пояснил Симонис, была загадкой, разгадка которой должна была открыться по мере продвижения строительных работ. И только по завершении замок и его сады должны были открыть свою истинную природу тем, кто мог это увидеть. Тогда его имя спонтанно сорвалось бы с губ всех, кто разгадал бы символику.
И
Но Максимилиан умер слишком рано. Его жемчужина осталась незавершенной, а потому осталась безымянной, просто зданием, то есть Местом Без Имени.
– «Смерть Максимилиана», господин мастер: все, что произошло после, началось здесь.
В 1576 году, в год смерти императора, Нойгебау еще не был готов. В основном не хватало внутренней отделки главного здания: в длинной галерее на первом этаже по планам должен был находиться антиквариум, то есть собрание диковинок, которые должны были удивить весь мир. В нем будут статуи, прицелы орудий, картины, гобелены, монеты, золотые украшения и дорогая посуда, и все это соберет Джакопо Страда, гениальный итальянский антиквар, которого Максимилиан нанял за высокую плату. Он известен потому, что придал блеска и прославил величайшие дворцы Мюнхена. Когда последняя часть будет завершена, Нойгебау сможет предстать перед миром.
Но имея за спиной Илзунга и Хага, императору было очень трудно раздобыть деньги.
В прошлом году Унгнад вернулся после двухлетнего пребывания в Константинополе, и смотри-ка, турки снова начали атаковать границы империи. Теперь нужно непременно созывать в Регенсбурге рейхстаг, собрание всех имперских князей. Первого июня Максимилиан выезжает из Вены, чтобы председательствовать на собрании. Как и первое заседание, которое он возглавлял десять лет назад, этот имперский сейм имеет решающее значение: князья, будь они католиками или лютеранами, должны прийти к соглашению, в противном случае турки победят.
Максимилиан сообщает своим людям, что хочет присутствовать любой ценой, даже если во время этого путешествия ему придется распроститься с жизнью. Пророческие слова. Императорский обоз едет вниз по Дунаю, погода стоит плохая, настроение у императора не лучше. Он признается своим советникам, что он, наверное, никуда бы не поехал, если бы не нашел в себе силы для путешествия сейчас. Он чувствует себя плохо, все слабее и слабее. 25 июня он открывает работу рейхстага, после нескольких вступительных речей сам берет слово. Он производит на слушателей огромное впечатление силой слов, которыми описывает турецкую угрозу, она все ближе и все ужаснее. Нужно прийти к соглашению, чтобы не оказалось сломленным все христианство. Непосредственно после этого начинаются переговоры между князьями- протестантами и католиками, а также папскими легатами. То были долгие, коварные и утомительные дебаты. Максимилиан кажется очень усталым, воздух Регенсбурга не идет ему на пользу, жалуется он, и хочется вернуться в Вену.
В конце июля у него неожиданно появляется геморрой. Август проходит без проблем, однако в ночь с 29 на 30 у него обостряется мочекаменная болезнь, сопровождаемая ускоренным сердцебиением, и продолжается эта болезнь аж до 5 сентября. В этот день он с сильными болями выталкивает из себя камень величиной с оливковую косточку.
– Впрочем, 5 сентября – это судьбоносная дата для Максимилиана, господин мастер. Если вы помните, я вам рассказывал: именно в этот день десять лет назад умер Сулейман, а Максимилиан не узнал об этом. И в последующие дни он потерпел военное поражение от турок, что навеки разрушило его авторитет.
С 5 сентября состояние Максимилиана резко ухудшается. Пульс остается ускоренным, дыхание затруднено, аппетита нет. Приступ сердцебиения продолжается девяносто часов. Всем, кроме врачей и советников императора, занрещено приближаться к дому епископа Регенсбургского, гостем которого является Максимилиан. Запрещен даже колокольный звон. Император стоит на пороге пятидесятилетия, критический возраст, как говорят врачи. В течение следующих дней у него колики, одышка и желудочная слабость. Он плохо спит, и это затрудняет выздоровление.
Тем временем вызван его старый лейб-медик, итальянец Джулио Алессандрино, вышедший в отставку по причине пожилого возраста и уехавший в Италию. И в этот же период те, кто ухаживает за Максимилианом, начинают говорить о довольно странной женщине. Она родом из Ульма, и зовут ее Магдалена Штрайхер.
– Она была целительницей, говорят одни. Другие, однако, считали ее шарлатанкой, – со строгой ноткой в голосе сказал Симонис. – Поначалу никто не возражал против того, чтобы позволять ей приходить. Быть может, потому, что идея эта принадлежала очень влиятельному человеку: Георгу Илзунгу.
– Илзунгу? – озадаченно переспросил я. – Илузнгу? Предателю?
Да, повторил Симонис, это он посоветовал нанять шарлатанку. Он уверял, что эта женщина способна разобраться в самых тяжелых случаях, в таких, где официальная медицина вынуждена капитулировать. Князья и придворные сановники старательно кивали головами: да, они уже слышали хорошие отзывы об этой женщине, и некоторые утверждали даже, что она успешно вылечила их.
Работа на кухнях была завершена. Симонис поднялся, при этом шпатель опять выскользнул у него из рук и упал прямо мне на правую ногу. Мой помощник извинился, и пока мы собирали инструменты, намереваясь отправиться на осмотр замковых комнат, я снова обратил внимание на то, как неуклюже двигается Симонис и как сильно противоречит его неловкость ясности его рассказов и той легкости, с которой он передвигается ночью.
Существует три Симониса, думал я, когда мы направлялись к замку. Первый – это Симонис повседневный: слегка глуповатый студент с идиотским видом, глаза немного скошены, улыбка глупая, движения непроизвольные. Затем появляется второй Симонис: идиотское выражение лица еще остается, однако за полуприкрытыми веками беспрепятственно несется продуктивный поток мыслей (как, например, во время его рассказов о Максимилиане), со множеством поворотов. И наконец, существовал решительный, мужественный, даже жестокий Симонис, который мучил несчастного младшекурсника и возил меня в маленькой коляске Пеничека по ночной Вене, невзирая на смертельную опасность. Впрочем, глуповатое выражение появлялось и на лице последнего, третьего Симониса. Я же сам все еще дрожал при мысли о пуле, которая попала мне в спину в Пратере, и как я чудом спасся, благодаря шахматной доске Христо. А какие воспоминания сохранились у него о тех ужасных опасностях, которым мы подвергались вместе, о последних словах, которые прохрипел Данило, о замерзшем теле несчастного Христо? Ничего этого нельзя было прочесть по его лицу.
Может быть, есть еще один Симонис, который притворяется идиотом и словно марионеток дергает за ниточки остальных троих? Этого я сказать не мог. Только однажды, с тех пор как я узнал его, мне показалось, что я на краткий миг увидел четвертого Симониса: вчера ночью, после того как мы
