Secretum

Глядеться в зеркало, себя
В зеркальном облике любя,
Но, видя рожу двойника,
Не признавать в ней дурака!

Это стих, который читал нам Альбикастро, – сказал я.

Да, наверняка. Он уже знал, что здесь есть кривое зеркало, и смеялся над нами, – ответил Мелани и процитировал дальше:

Но к зеркалам и тех влечет,
Кому глядеть в них не расчет,
Кто стал бараном глупым, тот
Советов мудрых не поймет.

– Но откуда доносился его голос? – с сомнением спросил я.

Вместо того чтобы ответить, Атто начал ощупывать стены в тех местах, где не было зеркал.

– Что вы ищете?

– Это должно быть где-то здесь… или немного дальше. Да, вот оно!

По его лицу было видно, что он невероятно доволен тем, что снова обрел остроту ума. Атто показал мне латунную трубу, поднимающуюся вертикально по стене и заканчивающуюся раструбом – Вот мы глупцы, что не подумали об этом раньше, – воскликнул он, хлопнув себя полбу. – Голос Альбикастро напомнил нам в прошлый раз голос призрака. Он доносился отсюда. Это обычная труба, использующаяся для того, чтобы отдавать распоряжения слугам на верхних этажах. Я заметил это еще на первом этаже. Сумасшедший голландец, вероятно, был на одном из нижних этажей, возле такой трубы. Поняв, что мы, скорее всего, находимся в этой чудовищной дыре, полной кривых зеркал, он начал читать стихи из «Корабля дураков» этого проклятого Себастьяна Бранта, да так, что у нас кровь стыла в жилах, – выпалил Атто, выдав таким образом, что тогда он безумно испугался, хотя и скрывал свой страх весьма искусно.

Выводы Атто были неоспоримыми. «Зеркало дураков», о котором говорил этот чудак Альбикастро, идеально подходило к ситуации с неслыханной игрой зеркал, возродившей к жизни проклятого безумной Капитор монстра тетракиона. Не говорила ли нам песенка голландца о том, что не стоит верить всему, увиденному в зеркале? Атто стал цитировать дальше:

Я в зеркало смотреться рад:
К лицу дурацкий мне наряд.
Кто схож со мной?
Осёл, мой брат!

– Теперь ты понимаешь этот стих? – спросил он. – Альбикастро нас разыграл, и притом от всего сердца. Хотел бы я сейчас посмотреть ему в глаза и заставить его извиниться. Бесстыжий голландец! – раздраженно пробурчал он, подавая мне знак идти за ним на нижние уровни.

Вооруженные до зубов, мы позволили зеркалу и нашему воображению победить нас. Теперь аббат Мелани хотел выместить свою ярость и стыдна единственном, кроме нас, посетителе «Корабля». На единственном посетителе из плоти и крови.

* * *

Естественно, мы его не нашли. Альбикастро был из тех людей, кто появляются неожиданно («Чтобы мешать окружающим», – добавил Атто) и исчезают, когда их ищешь. Атто настаивал на том, чтобы осмотреть все помещения и склады, но вскоре стало ясно, что на всем «Корабле» нет и следа голландца.

– Боишься того, чего не понимаешь, – процитировал я, напомнив аббату о его философских поучениях, которые мне пришлось выслушивать два дня назад в колоннаде Борронини, когда я принял щенка за колосса.

– Попридержи свой язык. Будем возвращаться на виллу Спада, – буркнул он, нахмурившись.

Мы отправились домой в полном молчании. Все тайны, с которыми мы столкнулись, все тайны, приводившие в дрожь аббата Мелани или меня (или нас обоих), наконец-то раскрылись. «Летучий голландец» на самом деле передвигался по карнизу, скрытому от наших взоров; цветы в мифическом саду Адониса были обычными растениями, такими как чеснок или панацея, излечивающая куриную слепоту; галерея на «Корабле», которая, как нам показалось, тянулась до ватиканского холма, представляла собой лишь оптическую иллюзию, созданную умелым расположением зеркал; адское пламя и лица призраков в подземелье Угонио у терм Агриппины были всего-навсего плодом нашего взбудораженного воображения; Устрашающий гигант во дворце Спады, который был готов растоптать меня, оказался щенком, выглядевшим огромным в результате оптического обмана; и наконец, чудовище тетракион было просто-напросто нашим отражением в кривом зеркале. Только одно мы пока не могли объяснить – как Мария, Людовик и Фуке появились в парке «Корабля». Аббат выдвинул теорию испарения веществ, которые вызывали у нас галлюцинации, но вот только кое-что он упустил из виду: в отличие от всех других происшествий, именно здесь мы не могли найти никаких конкретных решений.

Пока я раздумывал над этим, аббат Мелани продолжал молчать. Кто знает, может быть, его заботят те же самые вопросы подумал я и украдкой бросил на него взгляд.

Моим рассуждениям было суждено резко прерваться, поскольку я увидел, что Мелани побледнел. Кровь просто-таки полностью отлила от его лица, и оно стало белее раскаленного свинца. Тем временем мы подобрались к воротам виллы Спада. Атто замер глядя куда-то в одну точку.

Окутанные ароматом, который источали цветочные грядки, у ворот взад-вперед бегали пажи, носильщики и секретари, царила чудовищная неразбериха: на повозки, готовые к отъезду, ставили сундуки, корзины с продовольствием. Кардиналы и кавалеры тепло прощались с хозяевами и гостями, договариваясь о встрече на церемонии доктората в университете Ла-Сапиенца, в консистории или на поминальной службе. Я не знал, что могло так изменить настроение аббата Мелани, но тут увидел одного из сбиров Сфасчиамонти, который указывал на нас какому-то незнакомцу. Сердце чуть не выскочило у меня из груди. Перед моими глазами уже возник священнослужитель собора Святого Петра, обвинявший нас в незаконном вторжении в базилику. Я видел, как меня арестовывают, приводят в суд и приговаривают к двадцати годам заключения. Я в ужасе взглянул на Атто. О побеге не стоило и думать: все на вилле Спада знали, где я живу. Незнакомец выглядел усталым и возбужденным. Он поспешно подошел к нам.

– Срочное сообщение для аббата Мелани.

– Он перед вами, говорите, – с облегчением сказал я, так как аббат промолчал.

Лицо Атто было напряженным, взгляд застыл, словно он знал и боялся того сообщения, которое должен был передать ему этот человек.

– Коннетабль, мадам коннетабль Колонна. Ее карета находится неподалеку отсюда. Она просит, чтобы вы никуда не удалялись. Через час вы должны встретиться.

Я как завороженный следил за реакцией Атто, ждал, что слова придут из глубины его души, ждал проявления его истинных чувств.

Но аббат Мелани не открыл рта. Он даже не ускорил шага. Казалось, он, наоборот, стал