Наверное, следует объясниться по поводу ручки для Вторника, раз уж из-за нее начался скандал с водительницей автобуса. В конце концов, она же не на меня посмотрела и решила, что я не инвалид, как некоторые. Или что я «недостаточно физически неполноценен», а поэтому не заслуживаю «особого отношения». Это одна из сложностей ПТСР: душевные раны не оставляют видимых шрамов, поэтому со стороны иногда кажется, что их и нет. Думаю, мне «повезло», что из-за повреждений спины и колена приходится хромать и опираться на трость — два внешних признака увечий, полученных в Ираке.
У Вторника внешний признак — это красный жилет, он всегда на ретривере, когда мы идем в людные места. Это отличает его как собаку-компаньона. После окончания обучения в СКВП я добавил к нему три нашивки: одну от организации «Американские ветераны-инвалиды» («Disabled American Veterans», DAV), вторую — от «Военной медали Пурпурное сердце» («Military Order Purple Heart», MOPH), третью — от «Американских ветеранов» («American Veterans», Am Vets). Я горжусь своей службой, и эти нашивки показывают мою поддержку таким же ветеранам, как я.
На некоторых собак еще надевают шлейку с большой жесткой ручкой, которая используется вместо поводка. По форме она напоминает верхнюю половину костыля: две продольные рейки, большая перекладина сверху и еще одна посредине, чтобы лучше держать равновесие и контролировать собаку. Вот что хотела увидеть водительница. Такая ручка отлично подходит незрячим или людям с ограниченными физическими возможностями, потому что она короткая, и собака всегда будет держаться рядом. Таким образом пес может провести хозяина через тесные проходы и удержать от возможных падений.
Я никогда не пользовался такой ручкой, хотя у меня серьезные проблемы с равновесием и координацией движений. До покушения в Аль-Валиде я был ловким Терминатором, а после стал постоянно падать, что долгое время приводило меня в отчаяние. В основном дело было в физической травме. Я расплачивался за свою покалеченную спину, из-за этого я и не мог контролировать свое тело. Из-за этого я тянул мышцы на тренировках в 2004 году, и в немалой степени именно из-за травмы спины я разорвал надколенное сухожилие в 2006-м. И травма мозга внесла свою лепту. Но столь же серьезно повлияло то, что я потерял уверенность в себе. Мир больше не казался мне безобидным, теперь я не чувствовал себя в нем непринужденно. Я должен был следить за каждым своим шагом, но из-за предельной настороженности голова обычно кружилась, и я не мог сосредоточиться на ходьбе. Ноги отказывались доверять мозгу, и тело восставало. После Аль-Валида у меня было где-то с десяток серьезных падений.
Вторник помогает преодолеть все эти сложности. Он очень быстро понял, что мне не нравятся неровные тротуары, поэтому стал натягивать поводок, чтобы предупредить меня об ухабистом бетоне. В таких случаях он замедляет шаг, позволяя мне задать темп. Если у меня кружится голова, он чувствует мое недомогание и прислоняется ко мне, чтобы я обхватил его за шею и устоял на ногах, пока не пройдет головокружение. Вторник очень тонко чувствует мои потребности, и ко мне вернулась прежняя уверенность в себе. Я знал, что он будет рядом, если я оступлюсь, и благодаря этому осознанию, а также настороженному вниманию Вторника к трещинам в асфальте и прочим помехам я стал реже падать.
Пес стал моим стабилизатором, помогая обрести контроль над разумом и телом, даже без шлейки с длинной ручкой.
Ступеньки все равно были моей проблемой, но для этого на жилете Вторника есть тряпичная ручка. Ступеньки не застигали меня врасплох, так что я просто останавливался, командовал Вторнику «рядом» или «справа» и брался за тряпичную ручку, чтобы удержать равновесие. Через несколько недель не нужно было и командовать. Увидев лестницу, он прижимался ко мне и ждал, пока я возьмусь за его жилет, а потом бережно поддерживал меня на спуске или подъеме.
Все остальное время ходить с ручкой неудобно, а иногда она даже мешает. Да, у меня равновесие ни к черту, я часто падаю, но главная проблема здесь психологическая. Места общего пользования вызывали у меня длительное беспокойство, любое неожиданное общение с людьми — даже если меня кто-нибудь случайно заденет на улице — превращали меня в параноика. В Нью-Йорке на тротуарах обычно полно людей, поэтому Вторник у меня как волнорез. Поводок позволяет ему идти в нескольких шагах впереди меня, поэтому как раз пес первым сталкивается с идущими навстречу, заставляя их расступаться, так что мой мозг может больше не тревожиться о возможной стычке. Какая ирония: черта, которая больше всего беспокоила Лу Пикар, — то, что Вторник шел чуть впереди дрессировщика, — оказалась ценным качеством.
Что важно, в Нью-Йорке толпы никак не избежишь, особенно при том, что в ветеранский госпиталь и в университет я ездил на метро. Нью-йоркская толпа в метро в час пик — боже, это кошмар. Под землей, места на платформе нет, смутное возбуждение пассажиров — и никуда от этого не деться. Эти толпы воскрешали во мне воспоминания о бунте в Аль-Валиде.
Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. Многонациональная, почти терпеливая толпа ньюйоркцев не казалась мне бушующей массой иракцев. Туннель не превращался в пустыню, как обычно в кино, а углубление для путей — в земляной вал, отмечавший границу Ирака. Проталкиваясь сквозь толпу, я иногда видел мгновенные проблески лиц из Аль-Валида, но не приравнивал бизнесменов к контрабандистам, а матерей к врагам. Это было не зрительное воспоминание, а психологическое. Я испытывал ощущение, что стою перед этой толпой в Ираке и думаю: мне конец.
Это было в январе 2004-го, вскоре после нападения на меня. За несколько недель до этого поймали Саддама Хусейна, но американская оккупация разваливалась на части. Приказ о закрытии границы мы выполнили за считанные минуты. Не было никакого объяснения — причина могла быть любая: блокирующий маневр во время проведения облав в Багдаде, большой тайник необезвреженных снарядов, пропавших с иракского пункта снабжения боеприпасами, обнаружение особо важной цели — все что угодно. Большинство верило, что в Ираке есть оружие массового поражения. Это просто вопрос времени, его обязательно найдут, может, что еще хуже, даже используют, а мы, полсотни человек в Аль-Валиде, — возможно, единственный рубеж, не допускающий свободного въезда и выезда из Ирака.
Никаких драматических событий не последовало. Только за несколько часов, пока ворота были закрыты, к границе выстроилась длинная очередь из сотен легковых и грузовых машин. Целый день люди безропотно ждали, привычные к бюрократическим задержкам. К закату они начали выходить из автомобилей и просить объяснений. Их пропустят до темноты? А завтра? Здесь, посреди пустыни, нет мобильной сети; жизнь в Ираке опасна, нередки внезапные жестокие убийства, родственники будут волноваться. Эти люди были вежливы, но мы, к сожалению, ничего не могли им сказать. Мы не знали, почему граница закрыта. Понятия не имели, когда ее снова откроют. Мы просто выполняли приказы.
Не помню точно, как долго граница была на замке. Наверное, несколько дней, хотя иногда в наш срок в Аль-Валиде бывало и дольше. В Америке люди взбунтовались бы через десять часов — уж поверьте мне, я это видел в аэропортах. Иракцы были относительно спокойны. Под властью Саддама им тяжело жилось, это их закалило. Они всегда брали с собой еды и питья на несколько дней, потому что привыкли к задержкам.
Но на третий день положение стало угрожающим. Мы временно отменили патрули и держались поближе к базе, понимая, что сейчас главная беда — пограничный КПП. К тому времени тысячи людей скопились на полосе ничейной земли шириной в два километра между Аль-Валидом и сирийской погранзаставой. Большинство уже несколько дней жило в машинах посреди холодной пустыни. Продукты подходили к концу, и от этого страдали маленькие дети, старики и больные. Финансовое будущее людей портилось в кузовах грузовиков. Разлагались трупы. Согласно мусульманской вере хоронить нужно в течение трех дней после смерти, и десятки людей ежедневно подходили к воротам, плача и говоря, что всего лишь пытаются отвезти почивших родственников домой, чтобы похоронить на родной земле. Я знал, что это правда, потому что чувствовал запах: тела разлагались в фанерных гробах.
— Ана аасиф (мне очень жаль), — говорил я. — Я узн
Я радировал в штаб эскадрона на передовой оперативной базе Байерс, прося разрешения открыть границу, но приказы поступили с самого верха без объяснений и указания сроков — и изменению не
