пробивался, а при более благоприятных обстоятельствах сколачивал себе кое-какие средства для того, чтобы перейти к более солидному занятию. Толкучка и мелкий разносный торг служили первоначальной ареной деятельности доброй половины николаевских солдат. При первой возможности такой «сын рынка» открывал лавочку, вывешивал вывеску «Покупка и продажа» и превращался из бродячего торговца в оседлого. Нередко, особенно в больших городах, солдат находил себе заработок на аукционах, а там, где, как в Москве, постоянно находилось некоторое количество приезжих евреев, солдат старался так или иначе извлечь пользу из пребывания своих «вольных» единоверцев: доставлял им, например, кошерную пищу, порой прислуживал этим приезжим людям, исполнял их мелкие поручения. Вообще надо заметить, что николаевский солдат был не очень разборчив в выборе занятий. Принадлежа по своему происхождению к низшим слоям еврейской массы, выросши затем в казарме, воспитавшись на понятиях и воззрениях, господствовавших в этой грубой, малообразованной среде, он мало задумывался над темными для него вопросами этики. Для николаевского солдата не существовало той сложности иерархии почетных, приличных и неприличных занятий, которая проходила через весь экономический строй евреев черты оседлости. Если житель «черты» впадал в крайность, относясь порою с пренебрежением к некоторым отраслям физического труда, то николаевский солдат, наоборот, впадал в противоположную крайность, считая приличным всякую профессию и обращая мало внимания на общественное мнение. Нажитая копейка считалась одинаково трудовою, приобретена ли она в поте лица или же за стойкою в ссудной кассе, а иногда и того хуже…
Разрешая так решительно свои практические задачи, солдат тем не менее чувствовал в своей жизни какой-то пробел; одновременно с упрочением своего материального положения он начинал сознавать свое одиночество и потребность в брачном сожитии. Но как было удовлетворить этой потребности? Местное еврейское население состояло исключительно из мужчин. Еврейским обитателям внутренних губерний, подобно первым основателям Рима, приходилось приобретать себе жен при исключительных условиях. Мог ли решиться житель черты оседлости отправить свою дочь в неведомый, по тогдашним понятиям, край, где приходится жить в чуждой среде, да притом с мужем — николаевским солдатом, пользовавшимся у своих «вольных» единоверцев сомнительною репутацией? Солдатам оставалось выбирать себе подруг жизни среди тех женщин-авантюристок, которых гнали в замужество лета и крайняя нужда, которых прельщала большая или меньшая материальная обеспеченность, которых, наконец, грех молодости заставлял порою скрывать свой позор подальше от родительского дома и строгого общественного мнения.
Спрос вызвал своеобразный способ предложения: в черте оседлости, особенно в пограничных с внутренними губерниями местностях, возник особый промысел — доставка жен николаевским солдатам. Какой-нибудь предприимчивый поставщик организовывал транспорт девушек-невест и пускался с ними в странствие по русским городам и весям, сбывая на пути свой живой товар. В вознаграждение за издержки по провозу и содержанию он выговаривал себе всю покупную сумму; девушки же, добровольно предоставляя себя в его полное распоряжение, довольствовались перспективой обресть жениха и выйти замуж. Москва являлась самым выгодным рынком для сбыта невест; здешние солдаты были зажиточнее своих провинциальных товарищей, да к тому и количество их было тут довольно значительно. Поставщик прежде всего держал путь на Москву для того, чтобы приехать сюда с более богатым выбором. Транспорт останавливался в гетто, и начинался торг. Цена, конечно, разнообразилась в зависимости от возраста, внешнего вида и других качеств невесты. Сбыв в Москве лучшую часть своего «товара», поставщик отправлялся с остатками в другие города. Таким образом, мужское еврейское население внутренней России принуждено было — как иронически выражались по этому поводу — приобретать себе жен с «возов».
При подобных условиях семейная жизнь, конечно, могла быть уделом не всякого солдата, а лишь более счастливого меньшинства.
В 1846 г. в Москве на 253 мужчины (в число которых не входит временное население Глебовского подворья) приходилось 60 женщин[376]. В Петербурге в 1843 г. приходилось на 414 мужчин 158 женщин[377]. Впоследствии, когда вне черты оседлости выросло целое поколение так называемых «солдатских детей», вступление в брак этим самым значительно облегчилось, хотя для этого брачное совершеннолетие девушки порою низводилось до 13–14-летнего возраста.
Жены играли немаловажную роль в экономической жизни солдата, так как их деятельность выходила далеко за пределы семьи. Рядом с исполнением своих обязанностей в домашней сфере они являлись помощницами своих мужей на деловом поприще. В большинстве случаев цель брака была отчасти экономическая: жена превращалась в торговку и носила свое тягло столь же безропотно, как ее муж. Еврейские солдатки играли, говорят, не второстепенную роль на толкучих рынках, так что им даже приписывают развитие в столицах торговли старым платьем[378] .
Так как связь солдата с казармой, а вместе с тем и обязанности службы прекращались окончательно лишь по выходе в чистую отставку, то жена являлась единственной представительницей материальных интересов семьи в тех случаях, когда муж призывался к отбыванию той или другой казенной повинности. Но, полезная в экономической сфере, она не вносила в семью того облагораживающего элемента, которого недоставало у ее мужа и в котором так нуждалось солдатское сословие. Принадлежа в большинстве случаев к нечистым испарениям «черты», эти женщины оказывались очень невнимательными и плохими матерями. Черствый материализм брал верх над всеми остальными мотивами жизни.
Нарождавшееся у подобных родителей поколение было обречено на темное существование и только подтверждало собою закон наследственности. Домашняя сфера налагала на детей тот отпечаток грубости, который не так легко уничтожается от соприкосновения с окружающим миром и порою изглаживается лишь в следующем поколении. Впрочем, и благоприобретенные духовные качества не были лучше родовых.
Если в черте оседлости каждый отец, как бы беден и прост он ни был, желал видеть в своем сыне будущего ученого, и этот идеал был для него выше всех благ земных; если в черте оседлости каждый мальчик 4–5 лет обязательно посещал уже школу, на 10-м году порою состоял уже членом одной из многочисленных школьных корпораций («х
Какие права законодательство признавало за еврейскими солдатскими детьми, родившимися и выросшими вне черты оседлости? Единственное преимущество солдат перед «вольными» — право жительства во внутренних губерниях вместе с логически вытекающим отсюда правом свободного выбора занятий — это преимущество не переходило на детей.
В царствование Николая I сыновья военнослужащих евреев могли оставаться вне черты оседлости лишь под условием, если они будут включены в число военных кантонистов; дочери же имели право оставаться при родителях до совершеннолетия, по наступлении которого они обязаны были избрать себе оседлость в «черте»[379].
Таким образом, сыновья должны были с малолетства платить личною повинностью за право пребывания в местах оседлости родителей и разделяли в дальнейшей своей жизни описанную уже выше судьбу отцов. Дочери должны были спешить с выходом замуж за солдата для того, чтобы роковое
