Дэвид Баклэнд и оператор Уайнрайт подняли на палубу огромную коробку и осторожно извлекли из нее какое-то устройство: серый агрегат с большим количеством кнопок и рычажков венчала труба с линзой. Это был невероятных размеров видеопроектор, посредством которого Дэвид собирался показывать картины на экране ледника.
После провалившейся затеи достичь Северного полюса, после многократных и целеустремленных, но тщетных усилий пробиться к Северо-Восточной Земле и других феерических обломов и осечек, этот сумасброд в сиянии светоносной ризы помышлял зажечь огонь в сердце миров и заронить солнечное семя в воды времени.
Глядя на Дэвида Баклэнда, грех не вспомнить японского мастера дзэн Риндзая, который, стреляя из лука, никогда не попадал в цель, его стрелы всегда летели мимо. Тем не менее он прослыл непревзойденным стрелком. Люди недоумевали: как Риндзай может быть искусным стрелком, если ни одна стрела не попала в цель?
— Нас не интересует поражающая цель стрела, — отвечали его загадочные последователи. — Нас интересует Риндзай. Когда стрела вылетает из лука — он бдителен.
Холодной зимой здесь, на Свальбарде, Дэвид вывел на лед обнаженную беременную женщину, высотой с трехэтажный дом, она шествовала от одного тороса к другому по снежной пустыне, а для пущей иллюзорности он подпустил дыма. Но достиг обратного эффекта. Великанша стала настолько отчетлива и реальна, — считывалась каждая ямочка, складочка, каждый ноготок. Душа Земли вышагивала босиком по льдинам, возвысившись над «Ноордерлихтом» и его командой, наблюдавшей ее потаенный свет.
На сей раз Баклэнд посредством своего аппарата замыслил вступить в контакт с самим духом льда — почему бы и нет, если иметь в виду, что наши тела состоят из атомов, которые прошли через горнило звездных недр, это же относится к земле и воде, льду, огню, живой и «неживой» материи, пространствуй времени.
Баклэнду известна была тайна управления временем, и я бы не удивилась, если бы именно Дэвид основал не только независимый фонд «Саре Farewell», но и «Фонд Долгого Сейчас», цель которого — приучить людей думать о своей судьбе в масштабах десятков тысяч лет. И создал часы, тикающие раз в год, их большая стрелка смещалась бы на одно деление раз в сто лет, а малая — раз в тысячу!
— Мы в прямом смысле — звездная пыль, — говорил нам Дэвид. — И при этом во всем есть жизнь и возможность сознания. Самая большая глупость — думать, что мы отдельны. Oh, NO! Мы должны ощущать Землю, ее стихийные чувства, биоритмы, ее глубинные потребности, как свои тело и душу. Только тогда мы узнаем внутреннюю историю и внутреннюю географию самих себя в детстве, юности и старости. Только тогда вопросы: «Кто я?», «Где я?», «Что я здесь делаю?» — будут достаточно напряженными и жгучими, чтобы от одной жизни к другой мы становились все более человечными, более наполненными тем, чем являемся на самом деле.
А то мы как в одесском анекдоте.
Двухэтажный дом, там живут два соседа: один на первом этаже, другой на втором. В один прекрасный день Рабинович с первого кричит на второй Розенблюму:
— Значит, так: я свою часть — под снос, а ты — как хочешь!
Пытаясь материализовать эту энергоемкую мысль, не расплескав, донести до нас, его сподвижников, а мы уж раструбим по белу свету, прозорливец Баклэнд выудил из загашника волшебный фонарь.
Проектор Дэвида был так силен, что его свет мог достать до луны и отправить туда приветствие от «кэйп-форевитян». Но ослепительный луч своего проектора Дэвид нацелил на цитадель отвесного ледника.
БОЖЕ, СПАСИ АРКТИКУ! —
запылало на ледяном экране, отражаясь в черно-синей воде холодного и очень живого полярного моря.
А следом:
WILL YOU LOOK YOUR GRANDCHILDREN
IN THE EYES
AND TELL THEM YOU DIDN’T KNOW?[12]
После чего огромная коккофора из коллекции доктора Иглесиас-Родригес засветилась перед нами. Не меньше двадцати метров был ее диаметр, хотя в обычной жизни этот представитель планктона, пожиратель углекислого газа, не превышает и пяти миллиметров. Наконец-то ее размер соответствовал значимости в экосистеме Мирового океана.
На леднике проносились формулы углекислого газа и других нежелательных химических соединений. Появилась цифра «350» — Кевин выбросил вверх кулак, напоминая испанского республиканца, который увидел фалангу фашистов, приближающихся к Барселоне.
Излучая блеск и сияние, под звук биения сердца запульсировала надпись — с каждым ударом то увеличиваясь, то уменьшаясь:
Я ЕЩЕ ЖИВ
Как бы говоря человечеству от имени Арктики, от всего льда Земли: «Я еще жив, помните про меня, продлите мою жизнь, ибо исчезну я — все изменится на Земле, и ваша жизнь будет на грани…»
Тут возник, закачался на волне ледяной странник «NOMAD» с угольками канадского клена, что в холщовом мешочке с большого материка привезла Бет Капуста.
Вспыхнули рисунки Айрис, да и сама она сидела к нам спиной — огромная, среди сугробов, обложенная альбомами и карандашами, сухой снежный ветер листал страницы ее альбомов, как бы читая.
На вышку восходил Миша с Лениной горящей Луной. Даша Пархоменко мчалась над волнами, обхватив бушприт. Одетая в небеса, будто в ее венах струилось море, Рут Литтл медленно погружалась в воды пускай слегка потеплевшего, но все же Ледовитого океана. Мэтт бросал камни на ледяную озерную гладь, и они уносились в глубь ледника Боре-брин с гулким уханьем и гудением, оставляя нам только космос, пронзительно бурлящий синими цветами над головой маленького человечка, примиряя с вечностью.
Арктический король Пол aka DJ Спуки в канареечном облачении несся по горам по долам, за ним поспешал Волков. На плече у него восседал гордый глупыш, а за Андреем шли белые медведи, бежали песцы, плыли, отдуваясь, стада моржей и тюленей, живые киты пускали к небесам серебряные фонтаны, летели редчайшие белые чайки, любительницы льдов цвета слоновой кости. И над всем этим реял победно даблоидный стяг, означавший неразделимое единство мира.
Проектор горел, пронзая ночь могущественным лучом. На холодной поверхности льда, как грезы на холсте его памяти, проявлялись мы друг за другом, словно герои комиксов про Супермена, гигантских размеров. Мы были такие громадные, что видели Землю маленьким сине-зеленым шариком, окутанным дымкой, окруженным белыми облаками, переливающимися всеми цветами радуги, — такой, какой ее видят космонавты.
Под напряжением многих атмосфер мы держали ее в своих ладонях, протягивая благословенному Вышнему Существу неописуемого величия, и я опять забормотала:
— Господи! Вот оно — одно из самых удачных Твоих творений, планета Земля, со всеми горами, долами и океанами, лесами, озерами и реками, городами и деревнями, огородами и садами, созданиями большими и малыми, райскими кущами, вкусной едой, чудесными запахами, волнующими прикосновениями, осьминогами и тысяченожками, путеводными книгами, яблоками, кукурузой и малосольными огурцами…
— Короче, — сказал Леня.
