ружье с перетянутым проволокой ложем. Стол, табуреты, кровати — все это было тяжелое и прочное, рубленное из крепкого дерева.
И я, уплетая за обе щеки рыбный пирог, вдруг вспомнил беззастенчивую Гошкину похвальбу на пароходе. Говорил он примерно так: «Мы — ангарские, любого спроси: кто не знает лоцманов Рябининых? Династия, как писали в «Восточно-Сибирской правде». — И Гошка, грызя кусок сахару, рассказывал слышанное от кого-то. Сибиряки не какие-то там захудалые мужичонки; крепостного рабства они не знали, кость у них крепка и душа не холуйская. Откуда взялся настоящий сибиряк? Ясно, с Запада пришел, издали. Слабый и робкий с якоря не трогался, а кто побойчей, да половчее, да посметливей — тот и катил сюда, корчевал тайгу, бил медведя и соболя, сеял хлеб, брал рыбу, пороги проходил из жерла в жерло. А у кого силенки не хватало — драпал назад или помирал.
Уцелели те, у кого дух крепкий. Помещика тут и слыхом не слыхали. Издавна сибиряки вольные. И работяги. А кто глуп, без соображения, у кого мускулы жиденькие и духа нет, — тому тут делать нечего…
Я смотрел с палубы на скалистые берега, на хмурую синь тайги и слушал его с убитым видом. Я, конечно, понимал, что Гошка задается и немного рисуется передо мной, исконным горожанином. И все-таки каждое Гошкино слово ударяло меня по самому больному месту. Пожалуй, это верно: не всякий, кто живет в Сибири, — сибиряк, им надо стать, это звание надо заслужить…
А что знал я об этой земле раньше? Чем-то далеким, тоскливым и стылым веяло от этого коротенького слова — Сибирь. А теперь? Все оказалось не таким, как я думал. Кто, например, знал, что здесь растет прекрасная клубника, но нет ни одного, даже приблудного соловья, что мясо белки очень вкусное и медвежий окорок тоже вполне съедобен (медведя едят — смех один!), и Гошка пообещал угостить меня медвежатиной.
Если верить Гошке, в их области усиленно ищут нефть, бурят скважины, и не за горами день, когда где-нибудь забьет первый фонтан. Есть под их ногами и алюминий, и железо, и золото, но этот некогда драгоценный металл, за который люди душили, резали друг друга и даже объявляли войны, теперь не самый нужный и не заслуживает, чтоб о нем много говорили…
Ничего этого я раньше не знал. Даже Борис и тот знал, наверное, куда меньше Гошки! И только теперь, прожив здесь с добрый месяц, впервые почувствовал я, что тоже не совсем чужой в этом огромном и незнакомом мире и, может, когда-нибудь сделаюсь настоящим сибиряком…
— Ух и упарился! — В избу вошел Гошка, взял со стола горлач и стал жадно пить молоко. Потом, страшно разинув рот, откусил огромный кусок хлеба и начал так жевать, что родинки на щеке и уши заходили сверху вниз. — Ну, пора!
Минут через пять он оказался в потрепанном темном костюмчике и кирзовых сапогах, тех самых, в которых был на пароходе.
Во дворе, уже застегивая на ходу рубаху, бросил мне:
— Вон с того мыса лучше всего будет видно.
На лбу, на лопатках, на шее — на всем теле у меня выступила испарина. Только сейчас дошло до меня: значит, Гошка и не собирается брать меня с собой! Он только предупредил, чтоб я мог понаблюдать, как они будут спускаться через пороги…
— Ну, как-нибудь, Гош! — взмолился я.
— Отвались. Сам еле упросился у Васьки.
Говорил он это, быстро шагая от двора к шоссе. Я бежал за ним и тараторил:
— Гош, ну, как-нибудь. Я…
Гошка по-взрослому нахмурил лоб.
— Не получится. Я-то что, я бы взял. А вот Васька. Зверь, а не человек.
— Я его уговорю, — твердо сказал я. — Вот увидишь.
— А плавать-то хоть можешь? Или как топор?
— Умею. Я нашу Мутнянку переплываю.
О том, что ширина нашей речушки метра четыре, я, конечно, умолчал.
— Ладно. Только не хнычь и не ползай на коленях перед Васькой. Он таких терпеть не может… А вообще-то получится так: ты и на катер не попадешь и с берега не увидишь, как мы проходим… Как пить дать! Оставайся здесь, как другу говорю…
Я, конечно, не остался.
Самосвал, в кузов которого мы забрались, трясся на выбоинах, и мы на резких поворотах хватались друг за друга, подпрыгивая вместе с самосвалом, зажимали носы и рты: такая густая и удушливая пыль окутывала машину.
А вот и город, и улицы, и Ангара, и пристань.
У одного из причалов уже стоял катер.
— Вона! — крикнул Гошка. — Васькин… Ну, соскакиваем…
Шальной, он даже не стукнул в кабину, чтоб шофер притормозил. И хотя ехала машина не быстро, я немало натерпелся страха, прежде чем отпустил руки, ухватившиеся за борт, и почувствовал под ногами землю…
Спрыгнул я не очень ловко и упал. А когда поднялся, Гошка был уже на причале.
20
— Вася! — кричал он, заглядывая то в рулевую рубку, то в салон.
Слегка прихрамывая, я подошел к причалу и услышал, как паренек в тельняшке, сидевший на носу с папиросой в зубах, сказал, что Василий в машинном.
Из открытого люка доносились спор, ругня.
— Чего-нибудь случилось? — встревожился Гошка. — Двигатель неисправен?
Паренек в тельняшке сплюнул через зубы в воду.
— У брата спроси.
Гошка сунулся было в люк, но из него в это время показалась кудлатая голова, и, подтянувшись на руках, на палубу вылез человек в синем кителе.
— Вась, — подлетел к нему Гошка. — Что такое?
— Ничего, — сказал человек, — напрасно торопился, не пускают, — и он стал что-то быстро и неразборчиво говорить.
Я беспокойно заходил по причалу. Капитан катера, признаться, не произвел на меня никакого впечатления: сутул, кривоног, мрачен, лицо в крупных оспинках. Да и был он слишком молод для капитана: лет тридцать, не больше.
Я не слышал, о чем капитан говорил, но о чем-то таком, отчего у Гошки глаза полезли на лоб.
— А как же с баржей? Она ведь нужна на переправе… Тех, что есть, мало! — вспылил Гошка.
— А ты чего на меня кричишь? Я, что ли, запрещаю! — крикнул Василий.
Гошка чуть отступил назад. Он задыхался от ярости. Ноздри его маленького веснушчатого носа раздувались.
— Только чтоб старику ни-ни! — предупредил Василий. — Мы покуда скрываем от него: может, Серегин еще добьется чего…
— И правильно делаете, — сказал Гошка, — старик есть старик.
Увидев меня на причале, махнул рукой:
— Залазь сюда! Тут такие дела, а он шатается по пирсу ручки в брючки.
Я только и ждал, когда Гошка меня заметит. Я быстро переступил узкую щель с двумя кранцами, отделявшую катер от стенки.
Команда была так возбуждена спорами, что не заметила моего присутствия, а потом люди привыкли ко мне, тем более, что меня знал капитанов брат.
От Гошки я узнал, что начальник строительно-монтажного управления не разрешает везти алебастр водой, лучше, говорит, на машинах — дороже, но верней… Тпру — и только. И до баржи, которая позарез
