инсанским лазутчиком, перевертышем, – всем тем, что хотел истребить в себе самом. Но колебался – и, главное, никогда не решился бы предать суду и церкви, если бы сам БД не разрешил Мартину оправдаться смертью брата. Так это было или сходно? И не делаем ли мы теперь то же, что Мартин сделал тогда – не оправдываем ли себя за чужой счет?»)
– Вы все высказались по поводу? – говорю я. – Новых гениальных мыслей в ум не пришло?
Кривоватая улыбка Марта: Дюжина – или Десятка – и впрямь без вас обеих расхрабрилась, и я уломал их выполнить мое заветное желание. Всех, кроме брата моего Даниля, хотя с ним был уговор. Считаете, вот он – он меня не предал?
И снова я говорю:
– Только тот, кто однажды изменил, знает истинную глубину верности. Лишь пав, можно подняться к высотам. Лишь разуверившись во всем и вся, постигаешь истинный своей путь и истинное свое предназначение. Вот оно, Мартин, – спит у меня в объятиях комочком теплой жизни. А ты и не догадывался о таком, верно? Просто отдал дань нетерпению сердца?
Анюся начала просыпаться, но мало что соображала: повернула головку на мой голос – глаза ее вспыхнули янтарем и золотом, потом поискали среди застолья и, наконец, устало закрылись, так не дойдя до конца и никого не признав.
– Ты захотел для себя наилегчайшего, Мартин Флориан, – продолжаю я. – А Двенадцать согласились помочь тебе в этом: поспособствовать тебе, запятнанному, отмыть грехи. Я правду говорю?
Коваши кивнул, остальные промолчали.
– Так ведь это легче легкого – устраниться! Знаешь, я думаю так: чтобы снять корону, вовсе не обязательно рубить венценосную голову. Когда древний кунг хотел остаться в живых после урочного года правления, убивали его двойника, калифа-на-час, и настоящий владыка мог продолжать свое царствование. Когда старый король чувствовал упадок сил, он постригался в монахи, и ему оставляли все возможные почести – однако без власти. К слову, и тебя никто не принимает за абсолютного монарха, но что там уточнять… Главное, можно обойти, обвести вокруг пальца и смерть, и несытый жертвенный камень, если отправить тебя в одинокое странствие, дитя же по имени Агнесса – его знамение и знак. И я это тебе присуждаю.
На том мы покинули места за столом, но не комнату. В комнате мы столпились.
– Даниль не так легко отделался, – возражала Киэно. – Смерть принял тяжкую.
– Мартин того не понимал, – тихо ответил ей Бродяга, – поняв – ужаснулся, а ужаснувшись – попытался смягчить и ускорить. Это ему удалось.
– Тут прозвучали слова об обстоятельствах, с которыми Мартин сообразовался, – уточнял Багир. – Это его оправдывает или наоборот? Я не понял.
– Скорее нет, чем да, – пожал плечами Эрбис. – Обстоятельства могут быть лживы, как иллюзорны мои родные инсанские пейзажи рядом с границей. Действовать приходится согласно внутреннему представлению.
– Значит, мы принимаем истинные решения независимо от внешних причин?
– Мы не игралище для них, мы сами в них играем, кот. И не только инсанская Триада – вообще все Живущие.
– БД, – спросила я, – ты понимал, что Март Флориан хотел именно того, о чем говорят Владетель Багира с самим Багиром? Стать вовне того, что его породило, выйти из Дома… вывернуться из крови и плоти… разные есть для этого символы, но подсознательное побуждение одно.
– Разумеется: только я полагал, что ему в жизнь не понять, какая колючка его изнутри язвит. Он и сейчас прозрел едва на десятую долю, верно, братец?
– Прекрасно, – сказал Бэс-Эмманюэль, – что суд так благополучно завершился. Однако вопрос снова стоит ребром, и очень костлявым. Мы отправляем Мартина Флориана куда Макар своих тельцов не гонял, а трон пустой и королевство бесхозное. Эрменхильда – дама всевластная, но вряд ли ей охота на себя хомут вздевать, как кореннику в упряжке.
– Так говорено же: пусть к ней Владетель посватается, – пояснил Артханг. – Самый испытанный здесь метод усмирить вражду государств – объединить их под одной короной и на одном ложе.
– Ох, вижу я, придется мне твою сестренку отпустить, – полушутливо вздохнул Эрбис. – Ты, племянник, старший мужчина в семье, так что позаботься о ней, пожалуйста. Сколько мне махра дать ей в приданое, посчитай. Мужа найди хорошего – хоть бы и себя самого…
– Погодите решать за нас… за меня, – с лица Эрмины будто сошло некое облако, и оно оказалось совсем молодым. – Я ведь не кобыла, чтобы меня в упряжку прочить. Я вдова, как здесь говорят, с порфирным шлейфом. В том смысле, что шлейф должен кто-то носить. Муж или возлюбленный, а лучше – и то, и другое в одном лице.
Нанкинская крепостная башня… Нанкинская башня взорвалась, как фейерверк, и повисла в небе букетом сияющих звезд, благоуханных хризантем.
– Да, – впервые по-настоящему улыбнулся Мартин. – Я запрещал матери, а больше того сама она себе запрещала выходить замуж за любимого, чтобы не погубить мою репутацию: а теперь моя репутация, слава Богу, и без того пропала начисто.
Коваши приблизился к Эрменхильде, обхватил ручищами за талию и спину. Удивительно! Смотрелись они оба, по контрасту, великолепно. Он был от рождения некрасив, но более так, как несообразны и несопоставимы с обликом андров и инсанов все чистокровные Большие Мунки. За вычетом общих родовых черт в нем оставались пластическая мужская мощь, ярость и ум, мягкость и проницательность темных глаз; чудесен был ореховый цвет его вьющихся волос, который оттенялся старинным серебром и бронзой. Он был статен и властен… И не так уж стар. Рядом с ним королева показалась мне не матерью взрослых сыновей, а невестой. В ней было все, чего ему не хватало до полноты.
– Не знаю, родятся ли у нас красивые дети, любовь моя, – говорил тем временем мунк, – однако ты мало способна на то по самому своему возрасту, ибо слишком поздно случилась между нами радость.
– Погоди: много ли ты знаешь об андрских женщинах? Ведь если уж придет чудо, почему бы ему не стать двойным – и тогда дитя будет живым слепком с нашей прекрасной любви.
– И новым живым залогом союза Страны Городов с Лесом. Ведь именно мы, Болотники и Молчуны, по призванию своему должны возглавлять Триаду.
– Тогда земли андров и нэсин, – продолжил Эрбис, – так и будут вечно противостоять друг другу и соперничать: это хорошо, иначе заглохнут в них живые соки. Только пусть будет это соперничество при тебе, царственной женщине, при твоих кротких детях, родных ли, приемных ли, и при детях их детей – мирным.
– Слушай, Владетель, я так и не пойму, чего ради все эти намеки и ради чего ты задумал меня к Данилю прогонять? – то моя дочь Серена дождалась, наконец, перерыва в их речах. – Не из-за голой же политики. Ты всерьез этого хочешь?
– Нет; я подумал, что ты пожелаешь уйти сама. Ведь не один он – ты тоже любишь Воскресшего.
– Люблю. И Мартина сейчас люблю так же. Только это любовь к красоте и гордости, жертвенности и благородству духа – любовь к чему-то, а настоящая любовь живет сама по себе и невзирая ни на что: ни на красу, ни на силу, ни на годы… Я никогда не рассказывала тебе, как мужчины-кхонды учат юношей нравиться будущим невестам? Они говорят: «Стань воздухом, которым она дышит, травой, которую она приминает, деревом, в тени которого она встречает знойный полдень – но ничем сверх этого. Остальное придет само.» Так вышло и у нас с тобой, Эрбис. Возьми меня в жены по-взаправдашнему и никому на свете больше не уступай!
– Ну что же, – облегченно вздохнул БД. – Я остаюсь неженатым, свободным от обязательств и смогу, как и прежде, свободно ходить по мирам и зажигать звезды концом своего посоха. И слагать стихи, песни и сказки. Я снова есть то, что есть: человек-перешеек, наместник перед лицом грядущего Наследника.
– Так, наверное, ни я, ни кто-либо из нашего рода тебе больше не понадобится, мой король? – спросил его Хнорк. – Странники По Звездам ведь все как есть пешие.
Даниль заулыбался и кивнул.
– Эх, Иоланта, и нам бы тогда сотворить союз на этой всеобщей волне! – воскликнул сукк. – Я хоть не юн, да с недавней поры молодой холостяк вроде Эрбиса: дети повырастали, супруги отъехали и сам давно не в Лесу…
